Требуются отдыхающие
Шрифт:
– А я не подписала. Мне давали, а я отказалась. Я временный работник, только на каникулы, и по трудовому кодексу они не имеют право меня обязать этот договор подписывать.
– Ты на юриста что ли учишься?
– Не, на инженера. Просто люблю законы изучать. Я в детстве мечтала стать адвокатом и выступать в суде с речью.
– Это в каком таком суде с речью адвокаты выступают?
– В американском, конечно! Кому интересно адвокатом быть в нашем суде? Вот я и пошла в инженеры.
– А инженером у нас быть – самое клёвое дело, не иначе! – Люська развеселилась от
– Ты сама-то продавцом чего заделалась?
– Я на повторе. В финансово-экономическом учусь, на бухгалтера.
Тут уже развеселилась Панкратьева.
– Ну, да! Вот это уже точно клёвое дело!
– Смейся, смейся! Я закончу институт, устроюсь бухгалтером в магазин и буду заниматься коммерцией.
– В спекулянтки пойдешь? Хорошее дело. Только ты лучше в продуктовый. Я б к тебе за продуктами приходила!
– Ну, да! Икру на инженерскую зарплату покупать, да колбасу копченую!
Вот так Люська Закревская познакомилась с лучшей своей подругой Аней Панкратьевой. С этого самого момента они с Панкратьевой стали улучшать друг друга. Несмотря на всю свою эффектную внешность, Панкратьева отличалась огромной застенчивостью и неуверенностью в себе. Она даже в автобусе стеснялась передать деньги за проезд в то время, как Люська давно уже ездила бесплатно, пребывая в уверенности, что договорится и найдет общий язык с любым контролером. Кроме того, Панкратьева верила в социализм и коммунистические идеалы, и при этом патологически не терпела любую несправедливость. С этим надо было что-то делать, и Люська изо всех сил раскрывала Панкратьевой глаза на окружающий мир. Даже научила ее ругаться матом. Люська совершенно искренне полагала, что для выживания в окружающей действительности просто необходимо уметь ругаться матом. Сама Люська научилась этому в первый месяц своей работы в универмаге и поняла, что это своего рода тайный язык работников торговли, без знания которого своим в их среде никогда не будешь. Люська ругалась красиво, просто виртуозно, чему и научила Панкратьеву. Потом, уже после Перестройки, Панкратьевой это здорово пригодилось, когда она стала работать с нефтяниками.
Панкратьева, в свою очередь, изо всех сил билась над Люськиным внешним видом, уверяя, что Люська настоящая красавица, только ей надо срочно изменить прическу, макияж и манеру одеваться. Короче, полностью взять и все поменять.
– Кто б говорил! – возмущалась Люська. – На себя посмотри, у тебя прическа, как у африканской деревенщины.
– Совершенно верно, – спокойно соглашалась Панкратьева. – Признаю свою ошибку. У меня волос на голове очень мало, они тонкие и жидкие, вот я и решила увеличить их количество с помощью химической завивки. Кто ж знал, что такое получится? А тебе просто необходимо попасть к Марку Шеферу.
Шефер был самым модным в Ленинграде парикмахером. К нему записывались в очередь за месяц, за стрижку он брал бешеные деньги – 15 рублей, но все равно пользовался огромной популярностью.
– Вот еще! Деньги на ветер выбрасывать, – не соглашалась с подругой Люська. – Я, вон, и так к Ленке Евстратовой хожу. Она с ним вместе на конкурс в Венгрию ездила.
– И
– Ничего. Стрижет она очень хорошо.
– Не спорю. Но твоя Евстратова хорошо стрижет то, что ты ей скажешь, а Шефер стрижет то, что тебе идет!
В конце концов, Панкратьева все-таки уговорила Люську пойти к Шеферу. Запись к великому парикмахеру, как водится, организовал Люськин папа. В последний момент Люська, конечно, попыталась проспать и прикинуться больной, но Панкратьева приехала заранее, выволокла ее из постели и терпеливо ждала, пока Люська нарисует лицо, без которого она за порог не выходила.
– Ты, Люся, даже не индеец на тропе войны, – издевалась Панкратьева, пока Люська рисовала свой образ. – Тебе с таким лицом в цирке выступать на пару с собакой Лютиком.
– Вот сейчас обижусь и никуда не поеду! – Люськиному возмущению не было предела.
– Еще как поедешь! Ты ж не хочешь папу подвести. К Шеферу не так просто попасть, а тебя из уважения к твоему отцу пропихнули вне очереди!
Последний раз Люська попыталась сбежать, когда они уже стояли перед обитой дерматином дверью в кирпичном двенадцатиэтажном доме в фешенебельной новостройке на проспекте Мориса Тореза. Но Панкратьева крепко держала Люську за руку и сказала, что даст ей в ухо, если она еще раз рыпнется. На звонок дверь открыл мужчина приятной наружности.
– Мы по записи, – сообщила Панкратьева. – От Закревского.
– Кто из вас Людмила? – поинтересовался мужчина. – У меня по записи один клиент, а не двое.
– Вот эта, – Панкратьева подтолкнула Люську к дверям.
– Проходите, мадам, – мужчина посторонился, приглашая Люську пройти внутрь.
– Спасибо, но я не мадам, а мадемуазель. Приличные мадемуазели к мужчинам в квартиры по одиночке не ходят. Без нее не пойду, – Люська довольно кивнула в сторону Панкратьевой, надеясь, что Шефер захлопнет дверь перед их носом.
– Я мешать не буду, – строго сказала Панкратьева, заталкивая Люську в квартиру и протискиваясь мимо Шефера.
– Только из уважения, Людмила, к вашему отцу, – со вздохом произнес тот. Он показал Панкратьевой на креслице в коридоре и велел ей сидеть тихо и не мешать. Люську он пригласил в небольшую комнату.
Комната была переоборудована в настоящий парикмахерский салон с раковиной, креслом и столиком с различными красками и инструментами. Единственное, что в комнате отсутствовало, так это зеркало. Окна тоже были занавешены, но освещение было очень яркое. Даже настоящий софит присутствовал.
Шефер предложил Люське сесть в кресло, включил полную иллюминацию и начал внимательно разглядывать Люську.
– Срежьте там с нее все к чертовой матери! – раздалось из-за двери.
– Ваша подруга тоже мадемуазель? – поинтересовался у Люськи Шефер.
– В некотором роде, – ответила Люська.
– Мамзель, которая за дверью, вас я попрошу помолчать и не мешать. Вы бы лучше своей прической занялись. Вам самой не помешает срезать все к чертовой матери.
– Согласна, ошибочка вышла, я бы давно сама срезала, да у меня голова маленькая, а плечи большие. Так что теперь только ждать пока отрастут.