Тремарнок
Шрифт:
День манил новыми возможностями, они сели в старого доброго Ослика Иа и покатили по проселочным дорогам, таким узким, что колючие ветки живых изгородей скребли по машине. За окном мелькали словно сшитые из лоскутков поля, пастбища с коровами, мотели, выставленные на продажу поленницы дров, деревеньки, где всего-то было несколько домов да магазин. Лиз и Рози во все горло распевали старые застольные песни времен короля Эдуарда, которым Лиз в детстве научила ее мама, – «Дейзи-Дейзи», «Мой папаша», «Откуда ты взял эту шляпу?» и «О, как я люблю побережье».
Оставив машину на многоуровневой
Затем они решили прогуляться по мощеным улочкам до исторической набережной Барбикан, а по дороге остановились посмотреть на Елизаветинскую фреску – огромное граффити работы местного художника, уже выцветшее, облупившееся и обшитое деревянными рейками.
– Он странноватый слегка, да? – спросила Рози, поглядывая на нелепые, неуместно современные лица, совсем не сочетавшиеся с белыми жабо и допотопными тюдоровскими прическами.
– Есть немножко, – согласилась Лиз, – но художник он был очень хороший.
Они зашли в маленькую старомодную кондитерскую, и Рози выбрала себе небольшой пакетик ирисок, а потом они уселись на скамейке возле лестницы Мэйфлауэр Степс, откуда отцы-пилигримы якобы отправились в 1620 году в Америку. Ириски оказались до невозможности сладкими, и Лиз сказала, что дома надо будет хорошенько почистить зубы.
День был ярким и солнечным, и они глазели на надувные лодки в гавани, на людей, направлявшихся в магазины и галереи. Прямо перед ними двое детей, совсем маленький мальчик и его сестра постарше, дразнили чаек, щеки у малышей раскраснелись, глаза сверкали от возбуждения. Круг за кругом бегали они друг за дружкой, пока девочка, тяжело отдуваясь, не спряталась за маму. Та болтала с каким-то мужчиной. Может, с мужем? Он приложил ладонь к щеке девочки и взглянул на нее сверху. Слов они не расслышали, но сомневаться не приходилось – наверняка что-то ласковое. Рози сосала ириску, и Лиз поняла, что занимает сейчас ее мысли: дочери тоже хотелось бы носиться, просто радуясь тому, что природа наградила ее двумя здоровыми ногами, ей хотелось, чтобы папа погладил ее по щеке и назвал принцессой, маленькой красавицей, конфеткой и другими глупыми именами, которыми отцы награждают дочерей.
Мысли Лиз устремились к тем временам, когда Рози только родилась. На тридцать первой неделе беременности у Лиз отошли воды, а спустя еще два дня ей сделали экстренное кесарево сечение. Младенец весом три фунта и тринадцать унций не дышал, и Лиз решила, что малышка умерла. Но врачам удалось ее откачать, вот только она подхватила инфекцию.
Девочку поместили в кувез, и в течение двух недель, мотавших Лиз подобно американским горкам, за жизнь девочки никто не ручался. Но она не сдавалась, и когда спустя шесть недель им наконец разрешили забрать ее домой, Лиз считала себя счастливейшей женщиной в мире.
А с какой гордостью Грег взял на руки и понес к машине маленький узелок из белой простыни, из
Они привезли ее в квартиру, и сперва все шло чудесно. Правда, никакого особого интереса Грег к Рози не проявлял, а если совсем честно, то и к Лиз тоже, но, судя по всему, сами слова «моя дочь» ему нравились. «Моя дочь такая проворная», – говорил он заходившим в гости друзьям. Или: «Ходишь по комнате – а она с тебя глаз не сводит. Сообразительная!»
Но Рози росла, и Лиз подметила, что, пытаясь схватить погремушку или бутылочку, малышка всегда тянет пухлую правую руку и никогда – левую. И когда она начала ходить, а потом и бегать, то делала это не так, как другие дети. Рози норовила поставить левую ногу на носочек, нога эта, судя по всему, была слабее правой, и Рози чуть вело вбок, будто она слегка перебрала.
Матери других детей делали вид, будто не замечают, но Лиз все видела. Грег утверждал, что все в порядке, до тех пор, пока его вечно сонный брат не поинтересовался, что не так с Рози, и тогда Грег согласился показать девочку врачу. Услышав диагноз, Лиз едва не потеряла сознание. Грег же, напротив, остался безучастным.
У Рози диагностировали детский церебральный паралич, а вернее, гемиплегию. Левое полушарие ее мозга было повреждено – вероятно, при рождении или сразу после, и сказать, какая жизнь уготована ей, невозможно. Вслушиваясь в слова «инвалидная коляска», «эпилепсия» и «задержка в развитии», Лиз погружалась в состояние, сходное с трауром. Оставаясь одна, она рыдала и кричала, преисполненная ненависти к матерям здоровых детей, и говорила себе, что не справится.
Однако со временем она поняла, что Рози ничуть не изменилась. Да, ей поставили диагноз, налепили ярлык, но разве это что-то значит? Рози – все тот же чудесный ребенок, с уже посветлевшими волосами, пухлыми кулачками, серо-зелеными глазами и ямочками на щеках.
– Ну неужели она недоразвитая? – спросила Лиз Грега однажды вечером, когда она и Рози строили на полу башню из кубиков. – Ты только посмотри, какая она умная.
Но Грег промолчал.
Лиз казалось, что последней каплей стал ортез. Врачи сказали, что ортез придется надеть на левую ногу Рози – он растянет ахиллесово сухожилие и вернет ногу в естественное положение. Ортез Рози ненавидела: он натирал, на коже набухали водяные пузыри, и девочка норовила от него избавиться. Иногда, когда Рози отказывалась идти в ортезе и начинала передвигаться ползком, Грег кричал на нее, чем доводил ее до слез.
Однажды Лиз не выдержала и заорала в ответ, удивив и себя, и Грега. Она редко повышала голос, но сейчас из нее выплескивались ярость и гнев. Она и не подозревала, что умеет так орать. Она ожидала, что Грег закричит в ответ, но, когда умолкла, он опасливо посмотрел на нее.
– Так больше нельзя, – проговорил он почти с облегчением. Или это ей показалось? – Оставайся тут, пока не переедешь. А я у приятеля поживу.
Он собрал чемодан, сел на мотоцикл и укатил, а Лиз от потрясения даже не спросила, у какого приятеля он собирается пожить.