Трепет листа
Шрифт:
Она задыхалась от ярости.
Возвращаясь с прогулки, они встретили мисс Томпсон, которая направлялась к набережной. Она была в своем обычном одеянии. Огромная белая шляпа с безвкусными яркими цветами была оскорбительна. Проходя мимо, мисс Томпсон весело окликнула их, и два американских матроса, стоявшие неподалеку, широко ухмыльнулись, когда дамы ответили ей ледяным взглядом. Едва они добрались до дому, как снова пошел дождь.
— Надо полагать, ее наряд порядком пострадает, — сказала миссис Дэвидсон со жгучим сарказмом.
Дэвидсон пришел, когда они уже доедали обед. Он промок насквозь, но не захотел переодеваться. Он сидел в угрюмом молчании, почти не прикоснувшись
— Как вы думаете, не следует ли потребовать, чтобы мистер Хорн выселил ее? — спросила миссис Дэвидсон. — Нельзя же допускать, чтобы она над нами издевалась.
— Но ведь ей больше некуда идти, — сказал доктор.
— Она может поселиться у какого-нибудь туземца.
— В такую погоду туземная хижина — вряд ли удобное жилье.
— Я много лет жил в туземной хижине, — сказал миссионер.
Когда темнокожая девочка принесла жареные бананы — их ежедневный десерт, — мистер Дэвидсон обратился к ней:
— Узнайте у мисс Томпсон, когда я могу к ней зайти.
Девочка робко кивнула и вышла.
— Зачем тебе нужно заходить к ней, Альфред? — спросила его жена.
— Это мой долг. Я ничего не хочу предпринимать, пока не дам ей возможность исправиться.
— Ты ее не знаешь. Она тебя оскорбит.
— Пусть оскорбляет. Пусть плюет на меня. У нее есть бессмертная душа, и я должен сделать все, что в моих силах, чтобы спасти ее.
В ушах миссис Дэвидсон все еще звучал насмешливый хохот проститутки.
— Она пала слишком низко.
— Слишком низко для милосердия божьего? — Его глаза неожиданно засияли, а голос стал мягким и нежным. — О нет. Пусть грешник погряз в грехе более черном, чем сама пучина ада, но любовь господа нашего Иисуса все же достигнет его.
Девочка вернулась с ответом.
— Мисс Томпсон приказала кланяться, и, если только преподобный Дэвидсон придет не в рабочие часы, она будет рада видеть его в любое время.
Эти слова были встречены гробовым молчанием, а доктор поспешил подавить улыбку. Он знал, что его жене не понравится, если он сочтет наглость мисс Томпсон забавной.
До конца обеда все молчали. Потом дамы встали и взяли свое вязанье (миссис Макфейл трудилась над очередным шарфом — с начала войны она связала их бесчисленное множество), а доктор закурил трубку. Но Дэвидсон не двинулся с места и только рассеянно глядел на стол. Через некоторое время он поднялся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Они услышали его шаги на лестнице и вызывающее «войдите», которым мисс Томпсон ответила на его стук. Он оставался у нее около часа. А доктор Макфейл смотрел в окно. Этот дождь начинал действовать ему на нервы. Он не был похож на английский дождик, который мягко шелестит по траве: он был беспощаден и страшен, в нем чувствовалась злоба первобытных сил природы. Он не лил, он рушился. Казалось, хляби небесные разверзлись; он стучал по железной крыше с упорной настойчивостью, которая сводила с ума. В нем была затаенная ярость. Временами казалось, что еще немного — и вы начнете кричать; а потом вдруг наступала страшная слабость — словно все кости размягчались, — и вас охватывала безнадежная тоска.
Когда миссионер снова вошел в гостиную, Макфейл повернул к нему голову и обе женщины подняли глаза от рукоделия.
— Я сделал все, что мог. Я призывал ее раскаяться. Она закоснела во зле.
Он умолк, и доктор Макфейл увидел, как его глаза потемнели, а бледное лицо стало
— Теперь я возьму бичи, которыми господь наш Иисус выгнал продающих и покупающих из храма всевышнего [17] .
Он начал ходить взад и вперед по комнате. Его рот был крепко сжат, черные брови сдвинуты.
17
Если я попадусь быкам… — быками в США называют на жаргоне полицейских.
— Если бы она скрылась на краю света, я и там настиг бы ее.
Вдруг он резко повернулся и вышел. Они услышали, как он снова спустился вниз.
— Что он собирается делать? — спросила миссис Макфейл.
— Не знаю. — Миссис Дэвидсон сняла пенсне и протерла стекла. — Когда он трудится во славу божию, я никогда не задаю ему вопросов.
Она вздохнула.
— Что с вами?
— Он себя убивает. Он не знает, что значит щадить себя.
О первых результатах деятельности миссионера доктор Макфейл узнал от метиса-торговца, в доме которого они жили. Он окликнул доктора, когда тот проходил мимо лавки, и вышел на крыльцо поговорить с ним. На его жирном лице была тревога.
— Преподобный Дэвидсон напустился на меня за то, что я сдал комнату мисс Томпсон, — сказал он. — Но ведь я же не знал, кто она, когда договаривался с ней. Когда люди хотят снять у меня комнату, я интересуюсь только одним — есть ли у них чем платить. А она заплатила мне за неделю вперед.
Доктор Макфейл предпочел не высказывать своего мнения.
— В конце концов это ваш дом. Мы вам очень благодарны, что вы нас приютили.
Хорн посмотрел на него с некоторым сомнением. Он еще не решил, насколько доктор Макфейл сочувствует миссионеру.
— Миссионеры всегда стоят друг за друга, — начал он неуверенно. — Если они разозлятся на торговца, можно сразу прикрывать дело.
— Он потребовал, чтобы вы ее выгнали?
— Нет. Он сказал, что, пока она будет вести себя прилично, он не может этого требовать. Он сказал, что не хочет поступать несправедливо по отношению ко мне. Я обещал, что посетители к ней больше ходить не будут. Я ей только что об этом объявил.
— И как же она это приняла?
— Обругала меня.
Торговец смущенно поежился. Разговор с мисс Томпсон не доставил ему никакого удовольствия.
— Ну, я думаю, она сама куда-нибудь переедет. Вряд ли она захочет оставаться здесь, если ей нельзя будет приглашать гостей.
— Переехать ей некуда, только к какому-нибудь туземцу, а из них ее теперь никто не примет, раз она не в ладах с миссионерами.
Доктор Макфейл посмотрел на непрерывно струящийся дождь.
— Пожалуй, нет смысла дожидаться, чтобы прояснилось.
Вечером в гостиной Дэвидсон стал рассказывать им о давних днях, когда он учился в колледже. Он был беден и смог закончить курс только благодаря тому, что подрабатывал в каникулы. Внизу было тихо. Мисс Томпсон сидела в своей комнатушке одна. И вдруг заиграл граммофон. Она завела его назло, стараясь забыть о своем одиночестве, но подпевать было некому, и музыка звучала тоскливо. Это был словно зов о помощи. Дэвидсон и бровью не повел. Не меняя выражения, он продолжал свой рассказ. Граммофон все играл. Мисс Томпсон ставила одну пластинку за другой. Казалось, темнота и безмолвие пугали ее. Ночь была безветренной и душной. Макфейлы легли, но долго не могли уснуть. Они лежали рядом и с открытыми глазами слушали злобное пение москитов над сеткой.