Трепет
Шрифт:
– Главное, чтобы он был мужчиной, – решила Процелла. – И человеком. Или дакитом. Но только не даку.
Последнее ее слегка смутило, она тут же вспомнила всегда веселую Фидусию, пристыдила себя за такие слова перед ней и перед Касасамом и тут же услышала какой-то шум и стук. Накинула на голову платок, прижала к груди обломок меча, который уже восстановил рукоять и даже часть клинка и напоминал не слишком длинный кинжал, и бросилась из дома. За воротами кто-то был.
– Кого нужно? – спросила Процелла.
– А кто есть? – раздался слегка скрипучий, но добрый голос. – Кто в домике-то
И вслед за этим над самим забором вдруг показалась голова Касасама! Даку вытаращил глаза, мгновенно расплылся в улыбке и почти закричал:
– Душа моя! Хозяюшка лаписская!
Процелла залилась слезами. Она вновь была не одна.
…Уже вечером, когда все гости привели себя в порядок и отдали дань угощению, которое Процелла неожиданно приготовила легко и быстро, впрочем, не отказываясь от помощи сияющего Касасама, она, поочередно поглядывая на седого и бородатого добряка Сина, на смешного Аменса, на родного Касасама, на строгого и почти незнакомого красавца Литуса Тацита и странно повзрослевшую, коротко остриженную, почерневшую волосом Лаву, стала рассказывать. Обо всем, начиная с поездки в Тимор и ее неожиданной присяге Игнису Тотуму и заканчивая тем, что случилось в крепости Млу на окраине равнины Амурру. Ее слушали с неотрывным вниманием, и только Син не то мрачнел с каждым ее словом, не то погружался в тревожные раздумья. Когда Процелла закончила, Син задумчиво пробормотал:
– Иногда мне кажется, что каждому человеку положен предел. Кажется, что он не может выдержать больше, чем может. Это как грузить камни на телегу, а потом возмущаться, что коняга не может ее сдвинуть. Так вот, к Игнису таких телег прицеплено уже не одна. Помоги, Энки, выдержать ему и этот груз. То, что видел он и его глазами видела Брита, не видел никто уже полторы тысячи лет. Троих аксов, да еще в подлинном облике. И то, что хранителя, пусть даже он самозваный хранитель, больше нет в Анкиде, меня совсем не радует. Флавус Белуа и Зна – его отец, – показал на оцепеневшего Литуса Син.
– Я знаю, – прошептала Процелла.
– Очень интересно и про Тимор, – кивнул Син. – И про маленькую Уву. Только теперь становится понятной судьба Фламмы. Что ж, рано или поздно она откроется и ее родным. Но ты не все знаешь, Процелла. Я расскажу тебе об этом, прежде чем ты покажешь мне то, что оставил тебе Игнис. Лава, сядь рядом.
И Лава, которая и сама обливалась слезами, едва узнала о нелегкой судьбе Фламмы, села рядом с Процеллой и обняла ее.
– Слушай же, – прошептал Син и подмигнул Касасаму. Даку тут же придвинулся к Процелле с другой стороны.
– Примерно через неделю или полторы после ухода вас с Игнисом из Тимора Алиус Алитер погиб. Кажется, Ирис и Ува остались живы. Во всяком случае, о них ничего не известно.
Процелла замерла, прижав к губам ладонь.
– Но почти одновременно была убита твоя мать и твой отчим, – выдохнул Син. – Точно так же, как была убита королева Армилла. Твоих маленьких брата и сестру усыновил Адамас Валор.
– Русатос, – прошептала Процелла. – Это сделал Русатос. Больше некому.
…Она пришла в себя утром. От плиты, возле которой суетился Касасам, пахло удивительно вкусно. Син, сидевший у стола рядом с Аменсом,
– Неправильно ставишь ноги, – буркнула Процелла Лаве. – Сор Сойга или Касасам заставил бы тебя тысячу раз встать правильно, пока не запомнишь.
– А ну-ка, все за стол, – высунул голову во двор Касасам. – Еды я наготовил всего на тридцать человек, нас шестеро, так что кому-то может не хватить!
– Есть хочу ужасно, – призналась уже за столом Процелла. – Хотела поплакать, а слез нет.
– Слезы тоже требуют полноты, – вздохнул, раскладывая по блюдам кушанье, Касасам. – А ты чего хотела? Если беспрерывно плакать вечер, ночь, день, вечер, ночь, то, проснувшись, можно и не обнаружить, чем бы еще поплакать.
– Это как же? – оторопела Процелла. – Я спала две ночи и день?
– Я бы сказал, рыдала, – заметил Син. – Ну и спала тоже. Пришлось пару раз щелкнуть пальцами, надеюсь, ты не обидишься. Ты хоть выспалась?
– Кажется, – удивилась Процелла.
– Тогда ешь, – кивнул Син. – Поешь и покажешь, что у тебя есть. Хотя перстень я уже вижу. Он не нагревался и не светился?
– Нет, – потрогала красный камешек на пальце Процелла. – Игнис сказал, что, если он не засветится, не нагреется, значит, с ним ничего не случилось.
– Значит, – согласился Син, – с ним пока ничего не случилось. Или, точнее, не случилось ничего непоправимого.
– Но я должна отдать его Ирис, – забеспокоилась Процелла. – И все, что еще передавал Игнис, кроме того, что надо передать именно тебе, Син.
– Ешь, – улыбнулся Син. – Я думаю, что к обеду у нас будут гости, поэтому ешь, потом будут еще разговоры.
Едва стол очистился, Процелла принесла и выложила на него все, что у нее было, включая и перстень, который сняла с пальца.
– Вот. – Она погладила пестрый мешочек. – Тут что-то особенное. Игнис сказал, что, возможно, волос Лучезарного. Он был на руке мурса. Я забыла имя… – Процелла наморщила лоб. – Мурса Диафануса. Им была подчинена мурс по имени или Вискера, или Лимлал. Я все путаю. Этой истории уже шесть лет. Но Игнис сказал, что нужно быть осторожным, потому что…
– Подожди, – попросил Син, раскрыл кисет и сунул туда два пальца. При свете, падающем из окна, в его руке заискрился, загорелся золотой завиток.
– Ну вот, – прошептал Син, вновь убирая завиток в кисет. – Одна тайна начинает приоткрываться. Это не волос Лучезарного. Это волокно со шнура, на котором висели камни Митуту на его шее. И это подтверждает давние слухи, что ищейки Вененума, которые просеивали каждую горсть пепла в окрестностях Змеиной башни, и в самом деле нашли такие волокна. Значит, где-то должен быть и сам шнур.
– Что это значит? – спросил Литус.
– Пока не знаю, – признался Син. – Но если магия и будет обращена на носителей камней, без шнура тут не обойдешься. Увидим. Дальше?