Трепет
Шрифт:
Ребята ждали Федора в фойе, но уже не в полном составе – загадочно дерзкая Зина Салепова, которую Федор, спускаясь по лестнице и пожевывая нижнюю губу, планировал позвать на какао, поехала домой, а, может быть, кстати, и не домой, вот только разницы в этом не было вовсе, потому что встретил ее такой большой, загорелый и подкачанный муж на желтом Мини Купере. Зато Федору не пришлось переносить занятие с Лизкой, жившей, оказывается, в том же направлении, что и Паша Чадов. Федору повезло, что Паша первым рассказал о своем маршруте до дома, так что в завершение тусовки Федор соврал одноклассникам, пожал и приобнял, дождался, пока они совсем скроются из виду, а затем в одиночку поплелся на трамвайную остановку.
10.
Жизнь
«Antes, – показывал он за спину большим пальцем, – vivia en San Petersburgo y un poco en Moscu, pero ahora vivo aqui8». После вопроса «?Por que э-э… Ну… Почему вы вернулись?» он постоянно пожимал плечами, приговаривая «No se9», а Платону и Лизке почему-то еще со вздохом сообщал: «Соскучился, наверное».
Первой целью было вырваться, второй – причалить, третьей, кажется, прочно обосноваться на родной почве, что виделось до приятного выполнимым. Из 35 часов и 36 минут поезда по направлению к корням Федор потратил на размышления минут десять, а остальное время проспал втупую, без снов, впервые за эти годы сбросив с себя все маски и к ним приделанные обязательства. Глупое будущее засасывало серый вагон, а Федор просто не возражал.
«Стыдно не быть слабым, стыдно оставаться слабым», – с важным видом декламировал Федор, когда Лизка не признавалась в отсутствии малейшего понятия о том, куда нужно вставлять один вспомогательный глагол, а куда – другой. Себя он только исподтишка спрашивал, стыдно ли быть жуком, потерявшим последние крылья и копошащимся в собственных воспоминаниях, но второй внутренний голос в эти мгновения пресекал безобразие и обещал, что впереди еще будет не Эверест, но все-таки какая-нибудь гора Народная. Тогда Федор думал о народе и начинал дергаться, а когда истерика заканчивалась, откладывал мысль и обещал вернуться к ней, как только город абсолютно впитает его потрепанный, успевший стать инородным микроорганизм. Нельзя быть инородным и народным за один присест.
Издалека местные казались стадом, и с этим было сложно что-то поделать, да и не очень хотелось. Чаще Федор, наоборот, представлял себя единственным или в крайнем случае последним носителем интеллекта, героически сбежавшим из-под прозрачного колпака, теперь уже плотно подогнанного к размашистой блинной сковороде. Пренебрежительное отношение к городу помогало Федору выселить из нового дома увязавшихся за ним демонов, но вот он сам, смущенный и отрешенный, завалился назад в отчизну и пытается сочинить правдоподобный монолог о переосмыслении и привязанности. Вдобавок ко всему он хотел не только заново или даже впервые породниться с аборигенами, но и научить дикарей каким-нибудь невиданным фокусам, а возможно, и спасти их от неминуемой гибели. Город трепыхался в агональных судорогах, однако Федор был уверен, что здесь еще можно жить, стоит только осмелиться на перемены. Этим проверенным рецептом он гордился и потихоньку хорохорился в своих четырех стенах, а однажды, преисполненный мудрости и храбрости, даже пнул слегка опостылевший санькин скутер, пробуробив самому себе: «Да это я тут самый крутой и просветленный».
Но все-таки первое время Федор планировал провести в свое удовольствие, и после вечерних прогулок он устраивал одиночные оргии, позволяя себе все то, что ему никто не запрещал и в предыдущей жизни. Отыскав во втором ряду видеокассет запретную киноленту, он запустил ее к праздничному ужину, состоявшему из необъятного кремового торта с розочками и шоколадным драже и литровой бутылки пива, которое, в отличие от Федора, было нефильтрованным. Так он отметил три месяца с момента самого дерзкого поступка в своей жизни. К этому времени у него была работа, секс, истоптанный, но еще не наскучивший город и облачные надежды, которыми иногда тянуло с кем-нибудь поделиться. Напиваться в одиночку Федор считал приятной, но все же дурной практикой, поэтому следующую пирушку он планировал закатить уже с корешами. Федор не помнил, как их заводить, и побаивался
11.
Единственным человеком, которому Федор рассказал про Вику, был Лев Сергеевич. После занятия, посвященного способам выражения ближайшего будущего, Федор планировал собрать рюкзак и отправиться восвояси, но тут Лев Сергеевич, от какой-то скуки прислушавшийся к заключительному фрагменту урока, воспрял и с плохо скрываемым балагурством просипел: «?Voy a fumar un сигарета!10 Составите мне компанию? Побеседуем». От таких предложений таких персонажей Федор отказываться не умел, и они отправились на балкон, общий для всех жителей седьмого этажа.
На балконе Федору даже понравилось, и он твердо решил в следующий раз забрести сюда после работы и насладиться шикарным видом на муравейный Тбилисский рынок, перекресток проспекта Ленина и Гомельской, стелу с названием района, вписанным в шестеренку небесного цвета, и просто на людей, плывущих по асфальту со скоростью допотопных ледозаливочных машин. Спешить в городе было не принято, потому что некуда, и Лев Сергеевич тоже не торопился зажигать зажатую между губами сигарету, а сначала наморщил лоб и просверлил какую-то точку на противоположной стороне улицы, пока Федор, уже успевший сохранить в голове панорамный снимок, переминался, ожидая тяжелого, извилистого разговора. Спустя пару тысяч часов Лев Сергеевич встрепенулся и, кажется, удивился, осознав, что курит не в одиночестве, однако долгое замешательство он себе позволить не мог, поэтому, хлопнув Федора по плечу, начал с традиционного вопроса, на который учитель так и не подготовил приемлемый для самого себя ответ.
– Ну чего там Лизка? Прогресс какой-нибудь есть?
Если и был, то минимальный. Упражнения Лизка выполняла скорее наобум, слова учила прямо на занятиях, аудио слушала вполуха и не понимала до тех пор, пока Федор не переводил на гоблинский испанский. О себе рассказывать не любила – за ежеурочным вопросом о времяпрепровождении следовал ежеурочный ответ c глаголами dormir и comer11. Интеллектуальные игры Лизку тоже не увлекали: Федор чувствовал себя плохим шутом и со временем практически отказался от интерактива на занятиях, предпочитая заваливать ученицу однообразными грамматическими упражнениями, благодаря которым она не усваивала, но хотя бы зазубривала правила построения предложений.
– Да, безусловно, Лиза старается… – как болванчик, ритмично кивал преподаватель. – Сегодня вот конструкцию разбирали, все получилось вроде… Надо учить, конечно, без этого никак, – выдохнул Федор, обрадовавшись, что смог донести до Льва Сергеевича мысль о необходимости кропотливой домашней работы и при этом не лопнул от страшного напряжения. Лев Сергеевич тоже выдохнул, соорудив по пути пару дымных колец.
– Это понятно все. Заниматься надо. Только время где брать?
Федор еще раз огляделся и увидел, что времени в городе неиссякаемые источники. Время отсюда можно было экспортировать в столицы вагонами и танкерами, лишь бы только оно побыстрее утекло, и город приблизился к настоящему.
– С утра работа: иногда в пять утра подрываемся и гоним на вызов, – продолжал Лев Сергеевич. – Вечером хоть подохнуть, а еще покачаться сходить надо, за продуктами заехать да приготовить что-нибудь, чтобы не сдохнуть тут с голоду.
Федор встретился с ним взглядом и быстро выкинул его в сторону, но Лев Сергеевич уже успел схватить немой вопрос, прищурился, затянулся и поведал:
– Мамка наша на Кубе сидит. С доном Педро.
Рассказ на этом закончился. Теперь Лев Сергеевич сам отвернулся и пробуравил второе отверстие на тротуаре, после чего спросил Федора, есть ли у него жена или, может быть, подруга, заставив того выполнить очередное дыхательное упражнение и на ходу разобраться в ситуации, которую он до этого предпочитал оставлять на пороге викиной квартиры.