Третейский судья
Шрифт:
— Но мы как раз расследуем убийство австрийского гражданина, — мило улыбается он. — Можем мы просто побеседовать?
Слова Знаменского несколько успокаивают Коваля, он ожидал иного.
— А кого убили? — спрашивает он.
Все, ловушка сработала, допрос начался.
— Вот, — показывает Пал Палыч фотографию, — Александр Нуриев.
— Не встречал никогда. И фамилию не слышал.
— А этого встречали? Кличка Мокрый, — поверх первой ложится вторая фотография.
Коваль берет ее совершенно спокойно.
— Про
— В связи с чем? — вскидывается Томин.
— Жил у меня в прошлом году. В доме, который мне принадлежит.
— Когда вы ехали сюда, он о чем-то вас просил? — продолжает Томин.
— Нет. Я его давно не видел.
— Можно осведомиться о цели вашего приезда? — снова берет разговор в свои руки Знаменский.
— Налаживание деловых контактов.
— И ваши впечатления о родине?
— Пестрые.
— Вы знаете в Москве человека по фамилии Ландышев?
Коваль напрягается: Ландышеву известно о нем многое. Не «стукнул» ли он, хоть и блатарь?
Только бы не зазвонил телефон, думает Знаменский. Он отключил все аппараты, кроме того, который им самим отключен быть не может. Но ведь и единственный способен затрещать не в пору.
— М-м… — осторожничает Коваль. — Раз мы просто беседуем, я тоже осведомлюсь: в связи с чем вопрос?
Томин с Пал Палычем понимают друг друга с полувзгляда, так что Томин, безусловно отдавая Пал Палычу роль «коренника» в допросе, вклинивается со своими репликами именно тогда, когда это уместно.
— Мы предполагаем, что вы выполняете некое поручение Мокрого в отношении Ландышева, — Томин делает открытую попытку напрямую замкнуть Коваля на двух интересующих следствие персонажей.
— Уже ответил — никаких поручений.
Любопытная штука: на Ландышева он реагирует, от поручения Мокрого отрекается невозмутимо.
— А что вас с Ландышевым связывает? — это снова Знаменский.
— Небольшое конфиденциальное дело. Оно возникло по приезде в Россию.
— Какого рода дело?
— Конфиденциальное, — повторяет Коваль.
И по тону ясно, что в этом направлении давить бесполезно.
— Общие знакомые у вас есть? За границей или тут?
— С Ландышевым? Н-нет.
— А Екатерина Репина? Она ведь работает у него в офисе.
— Послушайте, это моя частная жизнь. Не вижу оснований, чтобы высокому министерству интересоваться Катей Репиной. Или даже мной.
Пока он это произносит — с долей надменности — Знаменский и Томин секундно переглядываются: тема Ландышева отыграна. Начинается новый этап допроса. Про другое.
— Не скажите, — говорит Знаменский. — У высокого министерства есть сведения, что вы — не Янов.
— И тогда ваш иностранный паспорт фальшивый, — добавляет Томин.
Коваль завибрировал, но голосом владеет прекрасно:
— Я получал австрийское гражданство как Янов.
— А кто вы в действительности? —
— Естественно, Янов. Пока мне не докажут, что я ошибаюсь.
— Разумная позиция… Вас не интересует, откуда сомнения на ваш счет?
— Полагаю, вы все равно расскажете. — Коваль видит, что теперь разговор и пошел такой, какого он опасался.
— Расскажем, конечно, — Знаменский «передает эстафету» Томину.
— Вы посещаете могилу женщины, которую назвали своей матерью. Однако она не мать Янова, — жестко говорит Томин.
— Не стыдно устраивать подобную слежку? — Коваля передергивает, ему гадко, что за ним подглядывали.
— Есть немножко, — признает Знаменский, и затем они с Томиным молчат, давая понять, что ждут объяснений.
Коваль придумывает, как выкрутиться:
— Да, разумеется, она, — он не смог выговорить «не моя мать», — не мать Янова.
— Чья же?
— Олега Ивановича Коваля. Уважаемый бизнесмен. Перед моим отъездом из Вены просил навестить могилу. На кладбище я назвался сыном просто для удобства.
— Вы там бываете то и дело, — Томин в откровенную пользуется материалами наружного наблюдения.
— Люблю кладбищенскую тишину.
— Есть фотография: вы на коленях перед этой могилой. Посторонний человек?
Коваль оборачивается к Томину и рассматривает его как бы в задумчивости.
— Возможно, я что-то там приводил в порядок и это была удобная поза.
— Ох, Олег Иваныч, — качает головой Знаменский.
— Я не Олег Иваныч.
— А почему вы боитесь оказаться Ковалем? За ним крутые дела?
— Он производит порядочное впечатление.
— Вижу, — усмехается Знаменский. — Что вы делаете в психоневрологическом интернате?
— И это вы называете беседой?! — немножко срывается Коваль, но берет себя в руки: — Опять-таки просьба Коваля — позаботиться о сироте.
— Неплохо, — иронически хвалит его Знаменский за изворотливость. — У Коваля какие-то моральные обязательства перед Любовью Николаевной Хомутовой?
— Возможно, — буркает Коваль.
— Но если обязательства у Коваля, почему опеку над ее сыном вы хотите оформить на себя?
— Я, собственно, только прощупывал почву… как это вообще делается, — снова выскальзывает Коваль из сетей.
Зазвонил-таки начальственный аппарат, чтоб его ободрало! Томин аж сморщился.
— Да, — говорит Пал Палыч и некоторое время слушает. — Нет, такого постановления не подпишу… Нет… Нет… Только если вы отстраните меня отдела… Я напишу объяснение, — он кладет трубку и проходится по кабинету. — Мы говорили о Хомутовой, — Пал Палыч чуть-чуть упустил не нить, конечно, но ритм разговора. — Она была осуждена за участие в наркобизнесе. Проявила редкостную преданность шефу, который скрылся. По-человечески понятно, что его наконец взяла совесть.