Третий лишний

Черемис Игорь

Англичанкой у нас работала женщина лет тридцати с небольшим, которую звали очень заковыристо — Юнна Карловна. В первой жизни она казалось мне очень старой; сейчас же я видел перед собой относительно молодую особу, с которой жизнь обошлась достаточно милосердно. Судя по кольцу на пальце, она была замужем, но я понятия не имел, насколько счастливый этот брак — и не горел желанием выяснять.

Юнна Карловна приняла меня с легкой тоской во взгляде, и я её понимал. Студент Егор Серов с инженерного факультета весь год не особо выделялся на общем фоне — даже наоборот, выделялся, но в худшую сторону. У меня, конечно, были оправдания — в школе нам язык преподавали через пень-колоду, учителя менялись

чуть ли не раз в месяц, и каждый пытался начать с начала. Поэтому к моменту поступления в вуз я хорошо знал английский алфавит, но до нормального произношения звука «th» так и не добрался — и этот недостаток знаний сказывался все два года, что мы изучали иностранный. Ну а после попадания в прошлое новый-я тоже никак себя не проявил — только что домашние задания начал делать более осмысленно, хотя мой почерк заметно мутировал в худшую сторону.

Но потом я её поприветствовал на своем пиджин-инглише, на нем же попросил разрешения начать экзамен, бодро отбарабанил перевод текста на тему «где я хочу провести лето» с раздатки и предъявил полтора листка формата А4 с написанным сочинением о своих мечтах.

Я точно знал, что в этом сочинении были ошибки; я почти забыл правильное написание некоторых слов. Скорее всего, некоторые слова я употреблял не в том значении; в конце концов, среди туристов популярным был вопрос «хау матч?», а не диалог из «Гамлета». Но этот был связный текст, он был на условном английском и он был больше, чем мог насочинять любой мой сокурсник — даже те из них, что окончили английские спецшколы и хорошо умели произносить «th».

— Серов, вы меня удивили, — сказала Юнна Карловна. — Очень удивили.

— Ай лайк сюрпрайз, — я улыбнулся.

— Really? — она улыбнулась в ответ.

— Шур, — кивнул я.

— Good, Серов… но ваше произношение оставляет желать лучшего. Надеюсь, я не разочаруюсь, что поставлю вам отличную оценку за этот семестр…

Я досмотрел, как она заполняет зачетку, встал — и сказал «спасибо». По-русски, потому что английский мне дико надоел. И постарался исчезнуть из аудитории ещё до того, как она осознала, что происходит что-то неправильное.

В принципе, доброе её отношение ко мне было мне неинтересно даже в случае неудачи с переводом в другой вуз. На этом экзамене я видел её последний раз; в следующем году иностранный у нас должен вести другой преподаватель — мрачный старик безо всяких скидок на восприятие вчерашних школьников. Впрочем, этот старик был очень толковым и зря студентов не курощал.

***

Но всё это уже осталось в прошлом — если, конечно, меня снова не зашвырнет на сколько-то там лет назад, чего я хотел всеми силами избежать. Мне нравилась моя вторая жизнь, нравилась, несмотря на отдельные проблемы, которые её сопровождали и о которых я даже не подозревал, когда жил в первый раз. Но опять же — когда ещё какому-нибудь мальчику доведется целых два дня прожить в настоящей камере внутренней тюрьмы КГБ СССР?

На «Седьмом небе» мы пробыли всего лишь час, который пролетел как одно мгновение. Потом нас вежливо попросили на выход, потому что в ресторан поднялась следующая группа, а мы отправились сначала в долгую поездку вниз, а потом — домой, чтобы ещё разок насладиться долгожданной свободой и друг другом.

И уже под вечер, когда мы сидели, прижавшись друг к другу, на диване и смотрели «Ну, погоди!», которыми развлекали малышей тетя Валя, Хрюша и Каркуша, нам наконец-то позвонил Михаил Сергеевич.

Ни старик, ни Валентин никак не проявляли себя с того странного понедельника. Я не знал, чем они занимались в своих секретных ведомствах, но надеялся на лучшее. Горбачева больше в газетах и по телевизору во «Времени» не упоминали; я предполагал, что сейчас на верхотуре советской

и партийной власти идет торг о его дальнейшей судьбе и карьере. Впрочем, о карьере советского коммуниста, которого выпнули из Политбюро, можно было говорить только с сарказмом и только в прошедшем времени — падать с таких высот, как правило, очень больно и обидно. И хорошо, что местная система не подразумевает масштабных заговоров снизу — ворчать бывший член, конечно, будет, и всю кухню зальет своими слезами, но состряпать действенную оппозицию ему никто не даст, пришибут на предварительных этапах подготовки.

Но и вместо Горбачева никого в Политбюро не ввели, да и должность второго секретаря ЦК оставалась пока вакантной. Правда, чуть более активным вроде стал питерский Романов, но это мне могло показаться — да и два упоминания в «Правде» за полторы недели на серьезные подвижки в его судьбе не тянули.

Задержку с кадровыми решениями я объяснил себе просто — сейчас в Москве с визитом находился Франсуа Миттеран, и весь советский бомонд был занят французским президентом. Визит проходил по стандартной программе — встреча в аэропорту, куда отправили Громыко и почему-то Демичева, который был министром культуры, потом встреча в Кремле, возложение венков и взаимные награждения, многочасовые переговоры с последующим обедом. Вчера Миттерана сводили в Большой театр — на оперы «Иоланта» и «Моцарт и Сальери». “Правда” ничего не писала про то, о чем переговаривались Черненко и Миттеран; я подозревал, что опять ни о чём — проблему царских долгов французским гражданам решали уже в свободной России. Но зато в каждой заметке очень подробно перечисляли лиц, которые участвовали в тех или иных мероприятиях — собственно, два упоминания Романова относились как раз к визиту француза; он был на обеде, а также его фамилия мелькала в самом конце списка советских переговорщиков.

И, видимо, после завтрашнего отъезда Миттерана в Кремле начнут думать, в какую дыру послать товарища Горбачева. Я надеялся на Антарктиду.

В общем, я не знал, что думать и к чему готовиться. В своей прошлой жизни я видел многое, в том числе и танки на московских улицах, и перестрелки у Останкино, которое мы с Аллой только что наблюдали с высоты птичьего полета. Пару раз я вывозил жертв терактов в больницы, а потом отмывал салон своей «пятерки» от крови… Мне очень не хотелось повторения всего этого, но повлиять на ход событий я не мог — вернее, я, кажется, уже повлиял, вот только не знал, как именно.

И поэтому приглашение старика посетить его в пятницу с утра принял с большим энтузиазмом. Аллу он не звал, но она и сама не захотела — у неё висел перевод, который ей подсунул товарищ Смиртюков, и отрываться от него она не собиралась. Вечером же нас с ней ждал концерт «Гулливера» в нашем заборостроительном, до которого я был относительно свободен. Правда, мне надо было заблаговременно встретить музыкантов и Врубеля и познакомить их с Сашей и местом проведения мероприятия, но я надеялся, что Михаил Сергеевич не будет растекаться по древу ни мыслью, ни мысью. Но он в этом замечен не был.

***

В квартире на Хользунова меня встретили оба — Валентин тоже был здесь, заметно уставший, с черными кругами под глазами, но в хорошем настроении. И первое, что они сделали — подняли настроение и мне: отдали оформленные бумаги на «Победу», обменяв их на мои кровные пятьсот рублей. Машину я мог забрать с «Сокола» в любое удобное время; я выбрал субботу, и старик обещал предупредить охрану.

— И как тебе новости? — хитро подмигнул мне Валентин.

Сегодня не было ни накрытого стола, ни кучи бутылок со спиртным. Мы сидели на кухне, пили заваренный гэбешником чай и ели хлеб с вареньем — как когда-то давно, в какой-то прошлой жизни.