Третий не лишний

Mazai-Krasovskaya Jana

— Пиво? Шахматы? Регби? Я... Я не знаю. — Гермиона была в отчаянии. Как так получилось, что она не знала Рона, своего любимого Рона, с которым уже столько лет прожила? И действительно, с какой стати она тогда требовала, чтобы он делал то, что хочет она? А может... Может, он тоже просто не знаел, что ей нравится? Она ведь никогда не говорила прямо! Он же не телепат! И она, между прочим, тоже. Значит, надо разговаривать?

— То есть, он ни разу не говорил вам об этом? Возможно, упоминал что-то? Как-то по-особенному благодарил?

— Ну, он говорил, что ему нравится, когда я варю ему кофе и подогреваю блинчики... — Гермиона давно так не делала, и

ее затопил жгучий стыд. А ведь она еще помнила удивленное и счастливое лицо мужа, когда принесла ему однажды завтрак в постель... Это было один раз. Неужели это она сама во всем виновата? Нет, в конце концов Рон тоже мог бы постараться... Ведь так?

— И вы часто так делаете?

— А? Что?

— Блинчики...

— Я разогреваю ужин! Разве этого не достаточно?

— А вы как думаете?

Она встала и подошла к окну.

— Я... я не знаю. Я думала, отношения — это просто. Просто ты делаешь, что хочешь, он делает, что хочет, и все счастливы. А он ругается, злится иногда непонятно на что. В позапрошлые выходные мы готовили к чтению один важный законопроект. Я осталась в министерстве помогать министру. А Рон мало того, что ничего не приготовил поесть, так еще и разговаривать со мной не стал. Я же не знала, что именно в тот день он специально оставил себе выходной, наняв сменщика — я привыкла, что он большую часть выходных занят. Я начала было рассказывать ему про важность законопроекта, про то, что Гарри его бы одобрил и что министр один не справляется, а он вспылил.

— Вы не думали, что Рон так себя ведет, потому что ревнует?

— Ну не к Гарри же! Он давно... уехал.

— Почему вы снова говорите о Гарри? Сейчас шла речь о министре. Вы работаете с министром и, конечно, много о нем говорите.

— Конечно, а как же иначе? Если министр совершит ошибку, то пострадаем все мы! Весь наш мир, понимаете? Поэтому я и рассказываю о нем. В конце концов, Рон иногда дает дельные советы...

Миссис Уизли вздохнула и вернулась на диван, а потом подняла изумленное лицо:

— Погодите... Вы что, думаете, он к министру ревнует? — она вдруг расхохоталась. — Ох, нет. Просто поверьте, это не так. Он мне скорее в отцы годится, — она испытующе взглянула на мистера Уайта, или кем он там был, но лицо психотерапевта даже не дрогнуло.

«Если бы это был Гарри, он бы не удержался от улыбки, представив меня мулаткой», — подумала она.

— Раз вы так говорите, значит, так и есть. Но остаются другие ваши коллеги, да и просто работа. И вашему супругу, возможно, хочется знать и чувствовать, что он для вас все-таки на первом месте. Но почему вы подумали, что он ревнует вас именно к Гарри?

На этот раз молчание было продолжительнее.

— В юности мы были внештатными сотрудниками полиции. У нас было задание — найти кое-какое оружие.

— А вы не слишком были молоды?

Миссис Уизли скупо улыбнулась:

— Не слишком. Именно такие подростки, как мы, не вызывали особых подозрений. Вы же помните, что это была не простая частная школа. Государственная тайна и так далее. И задания у нас были каждый год.

— Вы работали втроем?

— Да. Сначала — да. А потом Рону стало тяжело. Знаете, неизвестность, беспросветность... Мы жили в лесу. Ну, как... скауты. Внешне это было как поход, хотя наши навыки, честно сказать, оставляли желать лучшего. Но всегда был риск, что нас найдут или навредят нашим близким. И Рон... он ушел и попросил себе другое задание. Правда, потом он передумал и вернулся, и это было очень, очень вовремя. Но вряд ли он хотя бы предполагал,

каково нам было без него! Вместо этого он ревновал меня к Гарри! А у нас все мысли тогда были лишь о том, как выжить и что делать, чтобы нас не поймали.

Гарри молчал — ему было о чем подумать.

— Мне до сих пор иногда по ночам снятся те времена, — глухо сказала Гермиона, запрокинув голову и часто моргая. — Я обычно просыпалась, видела Рона и обнимала его. И только тогда снова засыпала; когда он рядом, я чувствовала, что все в порядке. А перед тем, как прийти к вам... Мы уже некоторое время спим в разных комнатах. Он теперь ложится в гостиной. И если мне снится что-то плохое, я просыпаюсь и иду к нему. Сижу и слушаю его дыхание. А потом снова ложусь. Вчера ночью я проснулась — а его в гостиной нет. Знаете, как я испугалась? Что все повторилось. Что я одна, но в этот раз рядом нет ни Гарри, ни Рона. На самом деле, моя работа — это вовсе не попытка доказать, что я чего-то стою, как думает Рон. Это попытка сделать так, чтобы такое никогда не повторилось. Чтобы детям не приходилось становиться героями. Я слишком люблю Рона и слишком дорожу памятью о Гарри, чтобы допустить подобное. И я думаю — я надеюсь! — сейчас Гарри бы гордился мной.

— Я тоже так думаю, — кивнул Гарри. — Похоже, вы всерьез заботитесь о будущем нашего мира.

— Разве я могу иначе? Вот только Рон этого не понимает.

— А вы пробовали ему объяснить? Так, как объяснили только что мне? И про ночные кошмары, и про то, как вы дорожите памятью Гарри, и про свою цель?

— Я... не знаю. Я теряюсь. А вдруг он не поймет?

— Но ведь вы не узнаете, если не попробуете, верно?

* * *

Миссис Уизли упорхнула домой озадаченной, но, кажется, достаточно воодушевленной.

Гарри прислонился лбом к стеклу. Вот как, оказывается, все сложилось. Гермионе приходится тихо геройствовать без него. И безо всякой опоры. Хорошо бы узнать, поддерживает ли ее семья Уизли, спросить про ее собственных родителей... Хотя что-то ему подсказывало, что ответы на эти вопросы ему не понравятся. А его бывшей подруге вряд ли понравятся сами вопросы.

Гарри вздохнул. Могла она полюбить его — тогда? А он?

Тонкая девичья талия под его ладонями...

Он тогда как раз расстался с Джинни — чтобы отвести от нее опасность. А Гермиона делила с ними все. До капли. Палатку в лесу, полуголодное существование, бегство от егерей, ужас поимки, плен... Перед глазами встала нежная девичья рука со шрамом «Грязнокровка». По какому праву они так поступали с ней — ее ведь надо было беречь! Но она сама шла рядом с ними. Рядом, иногда впереди, хотя им и удавалось ее догонять, прикрывать. Но — рядом. И никогда — за спиной.

Ей нужна была широкая спина Рона... У него самого не такая — Гарри до сих пор оставался довольно щуплым, сухим. Мишель, любимая, вечно дразнила его астеником, но радовалась, что если дети унаследуют его стать, то им никогда не придется волноваться о фигуре. Ребенок был пока один, дочь, и, кажется, пророчество жены сбывалось: Лили была «тонкая и звонкая», почти как сам Гарри в юности, несмотря на то, что родители ее ни в чем особо не ограничивали — в разумных пределах, конечно.

Пока что жена с дочерью гостили в Джорджии, у сестры Мишель; Гарри с супругой и медовый месяц провели в «персиковом штате», им там очень нравилось. Но сейчас дома было пустовато... Впрочем, до возвращения жены и дочки оставалось всего две недели.