Третий пол: Судьбы пасынков природы
Шрифт:
Утром мне надо было на дачу. Вернулся поздно. Машина у дома. Хоть не ждал и даже не желал, приятно екнуло сердце. Поднялся – дома никого. Темно. В шкафу нашел сумку. Документы, права, ключи…
Неужели – все?
26 мая
Нет, еще не все. Вот последнее.
Утром, в 11 – звонок оттуда, с попугайчиками. «Как дела?» «Ничего, нормально». Мнется. «Заехать в конце дня за тобой на работу?» «Конечно, буду тебя ждать».
Приехала около семи. А у меня, как на зло, пленки получились плохие, нужно переделывать… Но я управился быстро.
Вышли, потоптались у входа. «Ну, я пошел…» Взяла за руку: «Проводи – до метро». Шли молча. Уже у самого входа я не выдержал. «Не верю, что так все может кончиться. Ты слишком много про меня знаешь, и я про тебя. И я все равно люблю тебя…»
Леля молчала – до самого
Вот теперь – и правда все. Хотя я еще долго буду натыкаться на вещи, которых касалась ее рука, которые были «наши вещи», и много общих знакомых будут незримо нас связывать. Но эта повесть кончилась.
И если что-то возобновится, поправится или родится снова – это будет уже что-то совсем другое, и для нее, и для меня. И об этом, честное слово, я не стану писать.
«Интересный мужчина 43 лет хочет познакомиться…»
Свой среди своих
А теперь я должен попросить у вас прощения за небольшую мистификацию. Нет, не подумайте – она никак не затрагивает текста, его документальной подлинности. За исключением несущественных купюр, вы прочли именно то, что написал автор, слово в слово и в той же хронологической последовательности. Насилие над материалом, которое я себе позволил, заключается лишь в том, что единственная женщина, упоминаемая в рассказе Леонида Петровича, – это его сестра, но и она, как, очевидно, и в жизни, присутствует где-то на самой отдаленной периферии. Все остальные – мужчины. Вместо «Ольга» следует читать – «Олег».
Зачем я это сделал? Дневник, эта удивительная история любви, произвел на меня глубочайшее впечатление. Я увидел в нем драму, с которой несчетное число раз сталкивался в жизни, – драму сильного и яркого чувства, обращенного на недостойный его объект. Борьба великодушия и оскорбленной гордости, самопожертвования и бескомпромиссности, жажды возвести любимое существо на пьедестал и суровой трезвости оценок, а за всем этим близости и недостижимости счастья – весь этот душевный ад передан в дневнике с пронзительной точностью и высочайшим мужеством. Но больше всего поразило меня благородство автора записок: оборвать отношения, ставшие источником постоянных унижений, – поступок тоже не рядовой, но остаться при этом достойным собственного чувства, не поддаться мстительной злобе, не омрачить последние минуты ссорой, упреками, грубостью – это удел немногих.
Но будет ли это воспринято читателями, подумал я, если с первых строк они поймут, что речь идет не о любви мужчины к женщине, а о переживаниях двух гомосексуалов? Половина, если не больше, вообще не захочет дальше читать: если испытываешь к чему-то отвращение и брезгливость, то первое инстинктивное желание – повернуться к этому спиной. Немало найдется и людей, у которых над всем возобладает любопытство. Они прочтут, возможно, и с интересом, но интерес этот будет направлен на экзотику, на малоизвестные подробности существования гомосексуальной среды, с ее обычаями и нравами. И даже самых чутких и отзывчивых, сочувственно откликающихся на любые человеческие переживания, будет отвлекать неотвязная мысль о ситуации, в которой они категорически не могут представить себе никого из своих близких.
Вот почему я и решил как бы расслоить содержательную и эмоциональную информацию, заключенную в тексте. И то, что это в принципе оказалось возможно, уже заключает в себе элемент важного открытия. Замена героя героиней, то есть перевод гомосексуального романа в жанр обычных, гетеросексуальных отношений не потребовал никакой специальной редактуры. Тот же язык чувств, та же логика их зарождения и развития, та же глубина эмоционального потрясения, вызываемого ощущением нераздельности с объектом любви или, наоборот, доказательствами измены, предательства. И точно такое же обаяние тайны, которая всегда окутывает взаимное влечение двоих: как они нашли друг друга? Почему друг друга выбрали? Что делает их союз – длительный или кратковременный, счастливый или несчастный – единственным и неповторимым, как единственна и неповторима каждая человеческая личность?
Конечно, если бы в дневнике Леонида Петровича содержалось откровенное описание эротических
Достаточно всмотреться хотя бы в одну только эту пару, чтобы понять, насколько беспочвенно распространенное мнение об однотипности однополой любви. Как и заповедано для этого чувства, отношения строит личность, во всей своей многомерности. Сколько вкладывается душевных сил, какая отдача считается минимально необходимой – чем больше пройдет перед нами разных людей, тем больше получим и вариантов ответа на эти вопросы.
Есть все же несколько психологических штрихов, которые могут насторожить читателя, показаться недостаточно правдоподобными в рассказе о любовной связи – в нашем привычном понимании этих слов. 42 года – совсем не от возраст, чтобы обычный мужчина чувствовал себя стариком, мучительно обсуждающим наедине с собой, кто кого осчастливил: он свою юную, плохо стоящую на собственных ногах подружку – или она его, потому что так молода и уже поэтому обворожительна. Позиции сорокалетних на брачном рынке очень сильны, а интерес к таким вот девчонкам, годящимся им в дочери, в целом для них не характерен: смерть еще не засматривает им в глаза, еще нет инстинктивной потребности спрятаться от нее за спину возлюбленной, полной нерастраченных жизненных сил. А вот в гомосексуальной среде – там действительно устанавливаются другие возрастные градации, и угроза «выхода в тираж» нависает очень рано.
Придраться можно и к тому, как в общем-то терпимо относится Леонид Петрович к неверности своей подруги – если и в самом деле представлять себе рядом с ним женщину. Как ни беззащитен он против демона ревности, он не совершает никаких резких телодвижений. Не выгоняет изменницу из дома, не выдвигает ультиматумов, он даже готов общаться со своими молодыми соперниками и считать нормальным, что первым узнает о новых приключениях своей пассии. В этом тоже выразительные приметы однополых союзов, которые складываются, существуют и распадаются по своим особым законам. В одной из дневниковых записей есть место, которое мне по соображениям конспирации пришлось выпустить: «Если посмотреть назад, мы друг друга знаем так давно – по голубым меркам, когда недельное общение считается продолжительным». Не мог я оставить и одну реплику Антона, просившего, чтобы Леонид Петрович оставил его у себя: «Ты мне тоже очень нравишься», – сказал ему этот влюбленный в Олега мальчик, давая тем самым понять, что согласен и на заключение тройственного союза. Гомосексуальная любовь тоже накладывает моральные обязательства, но по своему характеру и категоричности они далеко не идентичны общепринятым.
Поразмыслив, однако, я пришел к выводу, что сегодня такая простота нравов свойственна не одной только «гей-тусовке», как называет ее автор дневника. Сексуальная мораль эволюционирует очень бурно: даже в молодежной среде возрастная разница в 5–7 лет означает нередко принадлежность к разным поколениям, отказывающимся понимать друг друга. Для меня смысл этих эволюционных перемен не столько даже в том, что исчезают всякие нормативные представления о длительности знакомства, предшествующего сближению, о количестве партнеров, с которыми можно поддерживать отношения одновременно. На наших глазах исчезает «двойной стандарт», запрещавший женщинам то, что мужчина считал для себя вполне приемлемым или даже похвальным. А если смотреть еще глубже – исчезает сопряженное с любовью ощущение права собственности на человека.