Третий рейх
Шрифт:
— Сюда? — спросил я.
Горелый пробурчал что-то, и я расценил это как утвердительный ответ. Наверху дырка расширялась. Я зажмурился и прыгнул вниз.
В нос ударил запах гнилого дерева и морской соли. Наконец-то я очутился внутри цитадели.
Горелый сидел на куске такого же брезента, каким были накрыты его велосипеды. Рядом с ним стояла сумка, размерами напоминавшая чемодан. На газете лежал ломоть хлеба и стояла банка с консервированным тунцом. Вопреки моим предположениям, здесь было довольно светло, особенно если учесть сегодняшнее ненастье. Вместе со светом через многочисленные дырки врывался и ветер. Песок был сухой, или мне
— Спасибо, — поблагодарил я.
Горелый взял бутылку и тоже сделал глоток; затем отрезал кусок хлеба, сложил его пополам, засунул внутрь остатки тунца, обмакнул хлеб в масло и начал его есть. Пространство, отгороженное велосипедами, составляло метра два в ширину и метр с небольшим в высоту. Постепенно я замечал здесь разные предметы: полотенце непонятно какого цвета, веревочные сандалии (Горелый сидел босиком), еще одну банку из-под тунца, пластиковую сумку с логотипом супермаркета… В целом здесь царил порядок.
— Тебя не удивляет, что я знал, где тебя искать?
— Нет, — ответил Горелый.
— Иногда я помогаю Ингеборг решать разные головоломки… Когда она читает детективы… И вычисляю убийц раньше Флориана Линдена… — Последние слова я произнес почти шепотом.
Съев хлеб, Горелый невозмутимо засунул обе банки в пластиковую сумку. Его огромные ручищи двигались быстро и сноровисто. Руки преступника, подумалось мне. Спустя мгновение от еды не осталось и следа, только бутылка вина по-прежнему стояла между ним и мною.
— Дождь… Тебя тут не залило? Хотя я вижу, ты неплохо устроился. А то, что время от времени идет дождь, тебе даже на руку: сегодня ты такой же отдыхающий, как и все вокруг.
Горелый молча смотрел на меня. В выражении его обезображенного лица мне почудилась ирония. Ты тоже устроил себе каникулы? — поинтересовался он. Сегодня я остался один, объяснил я. Ингеборг, Ханна и Чарли уехали в Барселону. На что он намекал, сказав про каникулы? На то, что я не пишу свою статью? Что не сижу сиднем в гостинице?
— С чего это вдруг ты решил здесь жить?
Он пожал плечами и вздохнул.
— Да, понимаю, это так здорово — спать под открытым небом, под звездами, хотя отсюда они не слишком-то видны, — засмеялся я и шутливо хлопнул себя ладонью по лбу — жест, совершенно для меня не характерный. — В любом случае ты живешь ближе к морю, чем любой турист. Некоторые согласились бы заплатить, чтобы оказаться на твоем месте!
Горелый поискал что-то в песке. Пальцы его ног то медленно погружались в песок, то появлялись вновь — большие, просто огромные и на удивление гладкие — впрочем, почему бы и нет? — без единого шрамика, даже без мозолей, сошедших, должно быть, благодаря ежедневному контакту с морской водой.
— Мне хотелось бы знать, почему ты решил здесь поселиться, как тебе пришло в голову составить вместе велосипеды и устроить себе такое убежище. Это хорошая идея, но почему? Чтобы не платить за жилье? Неужели арендная плата так высока? Извини, что вмешиваюсь не в свое дело. Мне просто любопытно, понимаешь? Хочешь, пойдем выпьем кофе?
Горелый взял бутылку и, отпив из нее немного, протянул мне.
— Это дешево. Бесплатно, — пробормотал он, когда я поставил бутылку на прежнее место.
— И вполне законно? Кроме меня, кто-нибудь знает, что ты здесь ночуешь? Владелец велосипедов, к примеру,
— Хозяин этих велосипедов — я, — объявил Горелый.
Луч света падал ему точно на лоб, высвечивая обожженную плоть; наверное, поэтому казалось, что она находится в движении.
— Они мало что стоят, — добавил он. — Здесь, в городке, все велосипеды новее моих. Но пока что мои плавают, и людям нравится на них кататься.
— А по-моему, они просто замечательные, — произнес я с неожиданным воодушевлением. — Я бы никогда не сел на велосипед в форме лебедя или корабля викингов. Это ужасно. Твои же, наоборот, кажутся мне… более классическими, что ли. Более надежными.
Я чувствовал себя идиотом.
— Да нет. Новые велосипеды более быстроходны.
Он путано объяснил, что движение лодок, экскурсионных катеров и виндсерферов в этом районе такое же оживленное, как на автостраде. Поэтому скорость, которую способны развить велосипеды, чтобы избежать столкновения с другими суденышками, превращается в важное преимущество. Пока ему не на что пожаловаться, его велосипеды ни разу не стали причиной несчастных случаев, если не считать нескольких ушибов головы у купальщиков; но даже в этом отношении новые велосипеды лучше: поплавок старой конструкции при ударе может пробить человеку голову.
— Они тяжелые, — сказал он.
— Ага, как танки.
Горелый впервые за все время улыбнулся.
— Ты постоянно о них думаешь, — сказал он.
— Да, постоянно.
Продолжая улыбаться, он нарисовал что-то на песке и тут же стер. Его движения были скупы и таинственны.
— Как продвигается твоя игра?
— Прекрасно. Все идет как по маслу. Я порушу все схемы.
— Все схемы?
— Да, все прежние модели игры. Благодаря моей системе игра будет переосмыслена.
Когда мы выбрались наружу, небо было серого металлического цвета, предвещавшего новые дожди. Я рассказал Горелому, что несколько часов назад видел на востоке багровое облако и подумал, что это к хорошей погоде. В баре, за тем же столиком, где я его покинул, сидел Ягненок и читал спортивную газету. Увидев нас, он сделал приглашающий жест. Разговор пошел о вещах, которые с удовольствием обсудил бы Чарли, у меня же они вызывают только скуку. Мюнхенская «Бавария», Шустер, «Гамбург», Руммениге — вот темы и поводы для рассуждений. Разумеется, Ягненок знает об этих клубах и личностях куда больше, чем я. К моему удивлению, Горелый поддерживает разговор (словно бы из уважения ко мне, ведь речь идет не об испанских, а о немецких спортсменах, что я по достоинству ценю и в то же время отношусь к этому с недоверием), демонстрируя приличное знание немецкого футбола. К примеру, Ягненок спросил, какой у меня любимый игрок, и после моего ответа (Шумахер, названный просто так, чтобы что-то сказать) и ответа самого Ягненка (Клаус Аллофс) Горелый сказал: «Уве Зеелер», а ни Ягненок, ни я о таком даже не слышали. Этот игрок, а еще Тилковски остались в памяти Горелого как самые лучшие. Мы с Ягненком знать не знаем, о ком он говорит. На наши недоуменные вопросы он отвечает, что в детстве видел обоих на футбольном поле. Я жду, что сейчас Горелый начнет вспоминать свое детство, но он внезапно умолкает. Время идет, и, хотя день выдался хмурый, очень долго не темнеет. В восемь я прощаюсь и возвращаюсь в гостиницу. Усевшись в кресле на первом этаже, у окна, из которого виден Приморский бульвар и часть стоянки, я вынимаю письмо Конрада. В нем говорится: