Третий секрет

Берри Стив

В комнатах все было так, как оставил Климент субботним утром. Заправленная кровать, раздвинутые занавески, даже запасные очки Папы по-прежнему лежали на прикроватной тумбочке. Библия в кожаном переплете, обычно тоже находившаяся здесь, осталась в Кастель-Гандольфо, на столе Климента рядом с его ноутбуком. То и другое должны были скоро привезти в Рим.

На письменном столе лежали какие-то бумаги. Мишнер решил начать со стола, он включил компьютер и проверил все папки. Он знал, что Климент вел постоянную переписку с кем-то из своих дальних родственников и с некоторыми кардиналами. Видимо, он не стал сохранять эти письма – почтовый ящик был пуст. В адресной книге осталось около двух десятков адресов.

Мишнер

просмотрел все папки на жестком диске. В основном это были отчеты различных отделов Курии, вместо слов – бесконечные ряды единиц и нулей на мониторе. Мишнер удалил все папки с помощью специальной программы, не оставляющей на диске никаких ссылок на удаленные файлы, и выключил компьютер. Теперь им будет пользоваться следующий Папа.

Мишнер осмотрелся. Надо было найти ящики для личных вещей Климента, а пока он просто сложил все в середине комнаты. Вещей было немного. Климент жил просто. Кое-что из мебели, несколько книг и несколько семейных реликвий – вот и все его имущество.

Скрежет ключа в замке отвлек Мишнера от размышлений.

Открылась дверь, и вошел Паоло Амбрози.

– Подождите в коридоре, – бросил он гвардейцу и закрыл за собой дверь.

Мишнер поднял брови:

– Что вы здесь делаете?

– То же, что и вы, провожу уборку помещения.

– Кардинал Нгови поручил это мне, – возразил Мишнер.

– А кардинал Валендреа сказал, что вам надо помочь.

Очевидно, таким образом государственный секретарь позаботился о Колине, пригласив ему няньку, но сейчас Мишнер был не в настроении.

– Убирайтесь.

Священник не сдвинулся с места. Мишнер был на голову выше и тяжелее на пятьдесят фунтов, но Амбрози спокойно смотрел на него.

– Мишнер, ваше время прошло.

– Возможно. Но у меня на родине говорят: «Пусть курица не кудахчет, пока не снесла яйцо».

Амбрози усмехнулся:

– Мне будет очень не хватать вашего американского юмора.

Он окидывал комнату своими змеиными глазками.

– Я уже сказал, уходите, – в который раз повторил Мишнер. – Допустим, я никто, но Нгови – кардинал-камерленго, и Валендреа обязан подчиняться ему.

– Пока да.

– Убирайтесь, или я вызову Нгови прямо с мессы.

Мишнер понимал, что Валендреа совершенно не нужен скандал при всех кардиналах. Его сторонники не поймут, зачем он послал своего помощника в папские апартаменты. Абсолютно ясно, что заниматься этим должен был папский секретарь.

Но Амбрози не двинулся с места.

Мишнер обошел противника и направился к двери.

– Вы правы, Амбрози, мое время прошло. И терять мне нечего.

Он взялся за дверную ручку.

– Постойте, – сказал Амбрози. – Я уйду и не стану вам мешать.

Он произнес это почти шепотом, но его лицо ничего не выражало. Непонятно, как такой человек вообще мог стать священником.

Мишнер открыл дверь. Напротив стояли гвардейцы. Очевидно, что при них Амбрози не станет пререкаться. Он изобразил на лице улыбку и сказал:

– Приятного вечера, отец.

Амбрози вышел, и Мишнер захлопнул дверь, но прежде велел гвардейцам никого больше не пропускать.

Он вернулся к письменному столу. Надо было закончить начатое. Безмерно грустно покидать Ватикан, но его утешало сознание того, что не придется больше сталкиваться с людьми вроде Паоло Амбрози.

Мишнер проверил ящики письменного стола. Там была бумага, ручки, пара книг и несколько дискет. Ничего интересного, но вдруг в правом нижнем ящике он заметил лист бумаги. Завещание Климента. По традиции Папа всегда собственноручно составлял завещание, выражая свои последние пожелания и надежды.

Развернув лист, Мишнер посмотрел на его дату.

Десятое октября, чуть больше месяца назад.

«Я, Якоб Фолкнер,

находясь в полном сознании, желаю засвидетельствовать свою последнюю волю и настоящим завещаю все свое имущество, которым буду владеть на момент смерти, Колину Мишнеру. Мои родители давно умерли, а затем за ними последовали и мои братья. Колин долго и преданно служил мне. Он стал мне почти родным. Пусть он распоряжается моим имуществом, как сочтет нужным, полагаясь на свою совесть и благоразумие, которым я научился вполне доверять. Я хочу, чтобы мои похороны прошли скромно и, если это возможно, чтобы меня похоронили в Бамберге, в знакомом мне с юности соборе, хотя, если церковь решит поступить иначе, я не буду против. Приняв мантию святого Петра, я тем самым возложил на себя определенные обязанности, в том числе и необходимость быть погребенным в базилике рядом с моими братьями-предшественниками. Я прошу простить меня всех, кого я словом или делом обидел, и особенно прошу нашего Господа и Спасителя простить мне мои недостатки. Да будет Он милостив к моей душе».

На глаза Мишнера навернулись слезы. Он тоже уповал на то, что Господь явит милость к душе его любимого друга. Католические догматы вполне определенны. Человек должен понимать, что его жизнь принадлежит не ему, это всего лишь драгоценный дар, доверенный ему Всевышним. Самоубийство противоречит законам любви к себе и к Богу живому. Оно обрывает узы, связывающие человека с близкими и с народом. Поэтому это грех. Но все же для тех, кто покусился на собственную жизнь, вечное спасение не совсем потеряно. Церковь учит, что и им будет дана возможность раскаяться путями, ведомыми одному Богу.

И Мишнер надеялся, что так и будет.

Если рай действительно есть, Якоб Фолкнер заслужил его. Что бы ни подвигло его на совершение этого немыслимого шага, это не должно обречь его на вечные муки.

Мишнер положил завещание на стол. Размышления о вечности захлестнули его.

В последнее время он все чаще думал о собственной бренности. Ему скоро будет пятьдесят, еще не так много, но жизнь уже перестала казаться бесконечной. Он представлял себе, что когда-нибудь его разум или тело откажет ему и не даст исполнить задуманное. Сколько ему осталось? Двадцать лет? Тридцать? Сорок? Климент, даже когда ему было под восемьдесят, оставался полным сил, регулярно работая по шестнадцать часов в день. Мишнер мог лишь надеяться, что в этом возрасте ему удастся сохранить хоть половину энергии Климента. И все равно его дни когда-то закончатся. Стоило ли переносить все лишения и жертвы, которых требовали от него церковь и Бог? Дождется ли он награды после смерти? Или дальше ничего не будет?

«Прах к праху».

Он вернулся к исполнению своих обязанностей.

Завещание надо передать в пресс-службу Ватикана. Обычно текст обнародовался, но прежде его должен прочесть камерленго, поэтому Мишнер убрал документ под сутану.

Он решил анонимно пожертвовать всю мебель в местный приют. Книги и кое-что из личных вещей он сохранит на память о любимом друге. У стены стоял резной деревянный сундучок, который Климент долгие годы везде возил с собой. Этот сундучок был изготовлен в Обераммергау, баварском городке у подножия Альп, славящемся своими искусными резчиками. Он напоминал стиль Рименшнейдера ^[17] и был украшен снаружи изящными изображениями апостолов, святых и Девы Марии.

17

Рименшнейдер (Riemenschneider) Тильман (около 1460, Хейлигенштадт, Тюрингия) – немецкий скульптор эпохи Возрождения. (Прим. пер.)