Третий в пятом ряду
Шрифт:
— Нельзя ли у вас попросить еще… валерьянки?
— Я налью… Но вы сядьте, пожалуйста. А то ходите, ходите по коридору…
На круглых часах было семь минут третьего.
Из операционной выскочил тот же молодой человек. Марлевая повязка опять съехала на черную бороду.
— Маша! Всю бригаду… Всю бригаду! — крикнул он. И сразу же скрылся.
— Какую бригаду? — спросила я.
Маша стала набирать номер.
— Какую бригаду?
Она хлопнула трубкой по рычагу:
— Занято. Нашли когда разговаривать!
— Какую
Она заспешила вдоль коридора. На высоких каблуках ей было трудно. Она сбросила туфли и побежала прямо так… в чулках.
Потом с той стороны, куда она убежала, показались трое мужчин — все в халатах и белых шапочках. Они обогнали Машу и тоже скрылись за дверью операционной.
Маша остановилась, подобрала туфли. Подошла к своему столику. И только тогда их надела.
— Какая бригада? — спросила я.
— Просто так… Не волнуйтесь. Студенты-практиканты у нас. Операция редкая. Он хочет им показать. Все будет нормально. Раз там Иван Сергеевич…
Она вынула зеркальце.
— Я понимаю. Раз Ваня Белов…
Мне необходимо было все время вспоминать о нем что-то хорошее. В этом были надежда, спасение… И я вспоминала.
Однажды, когда Володя и Ваня учились еще в шестом классе, был назначен «районный» диктант. Решили очередной раз проверить, насколько грамотны в нашем районе двенадцатилетние. Диктант был изощренно трудным.
И так как абсолютно грамотных людей на свете не существует, даже я вряд ли написала бы его без единой ошибки.
Что же тогда говорить о Сене Голубкине! Он был в панике: двойка за тот диктант грозила ему второгодничеством.
В ту пору Ваня еще не проник в глухие тайны голубкинской психологии и очень ему сочувствовал. Когда Сеня, путаясь и напрягаясь, блуждал по лабиринтам знаменитых четверостиший, известных всем с малолетства, Ваня страдал. Я видела это… И если мне удавалось не замечать его подсказок, я их не замечала.
А после урока, в коридоре, верзила Голубкин теснил невысокого Ваню: тот, оказывается, подсказывал недостаточно четко и ясно: «Сам-то небось вы-ыучил! Сам-то все-е знаешь!..»
За этим я тоже тайком наблюдала.
После диктанта Сенька бегал по коридору и выспрашивал у своих одноклассников:
— Как пишется «в течение»? Вместе или отдельно?
— Отдельно, — отвечали ему.
— Одна ошибочка есть! — говорил он. И загибал палец. — А ты сам-то как написал? Правильно?
Если оказывалось, что правильно, Сенька скулил:
— Ну, коне-ечно… Сам написа-ал!
Чужие успехи его убивали. Ему казалось, что любые удачи приходят к людям как бы за его, Сенькин, счет. Зависть, в которой я всегда видела исток многих человеческих слабостей и пороков, не оставляла Сеньку в покое.
— Та-ак… Еще одна ошибочка! — восклицал он и загибал следующий палец с таким видом, будто все кругом были виноваты и в этой его ошибке.
Володя никогда
После «районного» диктанта у Сеньки не хватило пальцев на обеих руках. Он насчитал двенадцать ошибок. Кроме запятых и тире…
На переменке ко мне подошел Ваня Белов и спросил:
— Что ж, Вера Матвеевна, Голубкину теперь на второй год оставаться?
— Не знаю. Еще не проверила.
У меня в тот день было, помнится, всего два урока. Когда я уселась в учительской за тетради, оказалось, что шесть работ из пачки исчезли.
Среди них были диктанты Сени Голубкина, Володи и Вани.
На большой перемене мы с директором в опустевшем классе стали пробиваться к голубкинской совести. Путь оказался непроходимым…
Именно тогда, в разгар нашей беседы, в окне появился Ваня Белов и сказал:
— Разрешите войти?
Мы онемели. А Ваня оглянулся, смерил расстояние от третьего этажа до тротуара, и, повернувшись к нам, спокойно сказал:
— Я явился, чтобы отдать себя в руки правосудия!
Нет, я не верила, что диктанты вытащил он. Даже если б это и пришло ему в голову, он бы ни за что не прикоснулся к тетради моего сына.
Потому что это был сын учительницы… А Сенька именно по этой причине и вытащил Володин диктант!
Но доказать это я не могла.
Директор тогда еще не начал счет проделкам Вани Белова. Он согласился с моей версией, подчеркнув, однако, что рыцарство тоже должно знать пределы… Но что не стоит превращать школьный класс в комнату следователя.
Для очистки совести я все же сказала Ване:
— Не верю, что ты способен на подобную дерзость!
— А пройти по карнизу третьего этажа — это не дерзость?
Мне стало ясно, зачем он появился в окне: мы должны были поверить, что он способен на все!
Тут же, после уроков, я передиктовала диктант тем шестерым, работы которых исчезли. Сеня Голубкин получил тройку, поскольку уже успел обнаружить на перемене свои ошибки. И перешел в седьмой класс.
Он не проникся благодарностью к Ване Белову. Напротив, именно с тех пор Сенька его невзлюбил. Он не простил благородства, как не прощал грамотности тем, кто ему же помогал находить ошибки.
Ваня Белов это понял.
После того как Сенька очередной раз насолил в чем-то своему спасителю, я как бы мимоходом сказала Ване:
— Ну, что… ни одно доброе дело не остается безнаказанным?
Мне не хотелось, чтоб он считал меня уж слишком наивной и думал, что я поверила его признанию, произнесенному с подоконника.
Ваня съежился. Но не оттого, что я его уличила. А из-за моей фразы о наказуемости добра.
— Мало ли что бывает! — сказал он. — Из-за этого всем не верить?
Теперь, когда мне нужно было верить в Ваню Белова, я вспомнила тот разговор.