Третья правда
Шрифт:
— Ты чего деньгами раскидался! — обозлился шофер. — Богатый шибко! И выкину вместе с деньгами твоими!
Селиванов грудью влип в спинку переднего сидения, — так резко сработали тормоза. Выпрыг-нув первым, он подскочил к окошку шофера и крикнул:
— Понос!
Шофер догнал его в полста шагах от машины, схватил за плечо и влепил ему в ладонь ассигнацию.
— Ну, старик, счастье твое, что ты старик! Забирай свои деньги и мотай отсюда!
— А я не помотаю! А я вот тут стоять
Он хотел швырнуть деньги в лицо шоферу, но тот перехватил его руку. Селиванов охнул и разорвал ассигнацию пополам, потом вчетверо и, воспользовавшись шоком парня, швырнул в него обрывки. Шофер поднял с земли клочки, рассмотрел и сказал глухо:
— Ну чего распсиховался! Деньги рвать… Поехали в твою Лучиху… Сам же говорил, что Бог того…
Селиванов затих.
— Худо мне, паря! Страсть как худо! Жить не охота!
— Ну чего, понять можно… друг помер…
Он подошел к Селиванову, положил руку на плечо.
— Поехали, а то начальник мой спохватится…
Селиванов выпотрошенным кульком поплелся к машине, вполз на сидение, откинулся и закрыл глаза.
За конторой промхоза в прицепной кузовок трактора грузились двухсотлитровые бочки. Оболенский вертелся возле хмурый и чумазый.
— Со мной поедешь! — крикнул Селиванов еще на подходе.
— Не! — замотал головой Оболенский. — На базу. В широкую падь иду, бочки вон…
— С… я хотел на твои бочки! Со мной поедешь, говорю! Машина стоит!
— Ух ты! — восторженно откликнулся тот, заметив «Волгу». — Не могу, Селиваныч! Начальник и так орал уже…
— А я на начальника, знаешь, что положил! За шиворот потащу!
И он потащил.
— Э-э! Ты куда его! — заорал вывернувшийся из-за кузова мужик, начальник участка Широкой пади. — Ты что, Андриан Никанорыч, сдурел, что ли! У меня в тайге тонна черники киснет! С кровью трактор вырвал у начальника!
— Забирай трактор, а мне этот нужен! — крикнул Селиванов, таща за собой упирающегося Оболенского. Мужик кинулся в контору. Когда Селиванов с Оболенским уже подошли к машине, с крыльца конторы сорвались в их сторону двое начальников — Широкой и промхоза.
— А ну стой! — крикнул начпромхоза. — Ты чего безобразничаешь, Селиванов! Чего коман-дуешь! А ты — марш на трактор!
Селиванов схватил Оболенского за штаны и оттащил назад к машине.
— Не ори! В милицию его везу! Убийство он совершил! Понятно?
— Чего?! — завопил Оболенский, выпучив глаза.
— Лезь в машину!
Он нагнул голову Оболенского и коленкой поддал под зад. Начальники растерянно переглянулись. Селиванов прыгнул в машину, хлопнул дверью.
Машина рванулась с места.
У крыльца рябининского дома стояло такси, и Селиванов догадался, что
— Андриан Никанорыч! Ну как же это так! Почему?!
— Я виноват, — ответил он тихо, уже который раз за сегодня смахивал слезу. — Не должен был его одного в тайгу отпускать! С непривычки сердцем надорвался! Сказывают, упал и все! Легкая смерть, и тому порадуйся! Хоть смерть легкую заслужил…
— Мы даже не поговорили! Господи! И встретили его нехорошо!
— Не плачь! Кто знает, может, и лучше так для него! Не плачь!
Он пальцем вытер ей глаза, а она вся тряслась и захлебывалась от слез. Легко отстранив Наталью, Селиванов вернулся к порогу, где стоял поникший тракторист. Он ввел его в комнату, где посередине на столе лежал в гробу Иван Рябинин. У изголовья стоял священник. Грустно и задумчиво смотрел на умершего.
Растолкав старух, Селиванов сказал громко:
— Ну-ка, подите все на двор, подышите воздухом, родные прощаться будут!
Старухи неохотно попятились к двери, крестясь и перешептываясь, Селиванов нарушал обычай.
— Видишь, кто помер? — сурово обратился он к парню.
— Ага! — кивнул Оболенский. — Это тот дед, который…
— Отец твой!
— Какой отец! — вдруг осипшим голосом почти прошептал тракторист.
— Твой, говорю, родной, которого власть упрятала в чертово логово, когда ты еще родиться не успел! И мамка твоя, родив тебя, сгинула в том же логове ни за что, ни про что. И ты вырос мазуриком чумазым, потому что не было у тебя ни матери, ни отца, а одна только власть народная! Хотя и при том мог бы человеком вырасти!
Священник с тревогой слушал Селиванова. Оболенский смотрел на покойника широко раскрытыми глазами. Сзади послышались шаги и всхлипывания. Подошла Наталья, перехватила руками горло. Черный платок размотался у нее на шее и сполз на плечи.
— Ну вот, — сказал Селиванов, взяв ее за локоть и обращаясь к Оболенскому, — а это сестра твоя, а он, значит, брат твой родной!
— Что? — простонала она.
— Иваном его зовут! В честь отца мать назвала, да уж лучше б не делала того.
Оболенский и Наталья смотрели друг на друга в ужасе.
— Селиваныч, это — правда?! — прошептал Оболенский.
— Хуже правды… — ответил тот печально и, обойдя гроб, стал у изголовья, рядом со священником.
— Ваня, Ваня… — покачал он головой. — Нынче понимаю я, за что тебе жизнь такая выпала! — Он помолчал. — Это ты все мои грехи взял на себя! И расплатился, и помер за меня раньше времени! А всю жизнь думал да гадал: чего леплюсь к тебе, чего цепляюсь? И сам не знал, подлец, что душу чистую приблизил для спасения своего!
Священник тихо возразил: