Третья правда
Шрифт:
— Высунешься, и я тебя шлепну! — глухо ответил егерь.
— Встать-то не можешь, что ли? — спросил Селиванов, стараясь придать голосу сочувствие, но поскольку говорить приходилось громко, вопрос прозвучал издевкой.
— И ты не уйдешь! — зло ответил Рябинин, дотянувшись, наконец, рукой до раны и ощутив кровь.
— Мне-то чего не уйти! — кричал Селиванов. — Так и уйду за сосной!
Сообразив, что, прикрываясь сосной, Селиванов действительно может уйти, егерь от отчаяния выстрелил два раза подряд и заворочался, доставая из подсумка другую обойму. Но Селиванов считал
— Гад! — прошептал он, глядя на сидящего в двух шагах от него Селиванова.
— Ежели ты помирать хочешь, твое дело, — спокойно, чувствуя себя, наконец, хозяином положения, говорил Селиванов. — Если не хочешь, давай уговор делать! И не ерепенься попусту! Не хотел я тебя убивать! Да ведь если б ты догнал меня, все зубы по снегу раскидал! Не так, что ли?
— Чего хочешь? — зло спросил Рябинин.
— Ногу зацепил?
— Чего хочешь? — повторил егерь.
— Чего? Перевязываю тебе ногу, тащу до дома, лечу — как на собаке заживет! А ты мне зла не делаешь.
— Ты меня — картечью, а я тебе зла не делать!
— Оба жить будем, — пожал плечами Селиванов и добавил неуверенно. Ну, если скажешь еще чего сделать… деньжата у меня найдутся… или чего другого…
Взглянул исподлобья на Рябинина.
— Хошь, служить тебе буду, чем хошь…
— Режь гачу!
Селиванов вскинулся, сбросил с ног камусы, проваливаясь выше колен, подошел к егерю, снял у него со спины вещмешок, растоптал вокруг снег, перевернул его на спину и осторожно ощупал ноги.
— Тут?
Рябинин поморщился.
— Ляжку прошило? А встать-то почему не можешь? Должон встать! рассуждал Селиванов, деловито и осторожно вспарывая штанину ножом и косясь на красное пятно на снегу. Картечина прошила ляжку наискось и вышла сбоку рваной раной. Рябинин хотел было приподняться и взглянуть на рану, но Селиванов не позволил, легким толчком откинув его на спину.
— У, гад! — еле сдерживая злобу, прошептал егерь, отворачиваясь от Селиванова.
— Ладно, ругайся! — пробубнил тот, разрывая какую-то тряпку повдоль и подкладывая ее снизу на выходную рану. — Оно, конечно, ничего доброго шлепать своего мужика, да говорю ж, с испугу! Эвон, сравни-ка свой кулак с моим! Тузить бы начал, так печенку отбил бы, кровью, чай, харкал бы! А я тебе сейчас смоляну приложу, и дырки после не сыщешь… Через неделю козлом прыгать будешь! Терпи, затягивать буду!
Ни на слова его, ни на действия егерь и ухом не повел.
— Рукавицы дай! — буркнул он. — Руки замерзли!
Селиванов хотел было подать рукавицы, что валялись на снегу, но, выщупав их сырость, подал свои. Тот попытался натянуть их.
— Мне твои наперстки знаешь на что натягивать! — и откинул их в сторону, дыша на пальцы.
Селиванов достал из своего вещмешка соболиную шкурку, распрямляя, сломал ее в несколь-ких местах; делал это с подчеркнутой небрежностью: дескать, плевать он хотел
— Хоть ты и здоров как кабан, а слабак! — говорил он при этом. Дырка-то у тебя пустяковая, я б с такой дыркой со следа не сошел! А ты вот валяешься, как колода…
Договорить не успел. Егерь схватил его за полу шубы, одной рукой подтянул, другой перехва-тил за шиворот, молча дважды ткнул лицом в снег по самый затылок и отшвырнул от себя. Отря-хиваясь и отплевываясь, притворно кашляя и чихая, Селиванов отполз подальше и только тогда жалобно и обидчиво заохал:
— А уговор-то как? Тут мордой об снег, а домой притащу — мордой об забор, да?!
Рябинин пытался встать, но что-то в ноге было основательно нарушено, она не слушалась. Зло выругавшись, он снова упал на спину.
— Ну так чего? Будешь драться али нет? — сердито спросил Селиванов.
— Хватит с тебя! Костер пали, замерз я!
— Вот так-то лучше! — закивал довольно Селиванов.
Вытоптав еще полянку в метре от Рябинина, начал набрасывать ветки и щепу, и скоро на этом месте заработал небольшой костер. Егерь потянулся к нему.
— Жилу ты мне попортил какую-то, гад! Не дай Бог, хромать буду!
— Не будешь, — махнул рукой Селиванов. — Сейчас свяжу волокушу и поедем до дому. Корнем тебя поить буду. У тебя-то, поди, такого корешка нету. А ведь ты супротив меня как охотник — хе! Смех! Вот бы мне егерем быть, уж я б мужичкам закон показал! Я сызмальства в тайге, я такое про тайгу знаю, чего ты и не слыхивал и не нюхал.
— Трепло! — уже без злобы ответил Рябинин.
— Ишь ты! — обиделся Селиванов. — А кто два сезона соболя у тебя из-под носа таскал!
— Куда шкурки деваешь? Почему не сдаешь, как положено? — хмуро спросил егерь.
— А кем же положено, Ваня? — прикинулся незнающим Селиванов.
— Властью, кем!
— Как твой отец, не знаю, а мой — так он своего отца помнил и деда, и все они тайгой жили, а власти никакой на тайгу не было! Жили и все! А потом — на тебе, власть появилась и говорит: «Мое!» А почему это ее, когда прежде всегда наше было? А на эту власть другой власти нету, чтобы право наше рассудить!
— Власти не признаешь? — покосился Рябинин.
— Я сам по себе, власть сама по себе! — прищуриваясь, ответил Селиванов.
— Ну и что, разбогатеть хочешь?
Селиванов ответил вопросом на вопрос:
— А вот ты чего не женишься? Слышал, в Рябиновке девки на тебя никак хомута не сыщут…
— Не твое дело!
— Во! Значит, не каждому про все знать положено!
— Перетрухал, когда в меня пальнул-то? Человека стрелять — не изюбря, а?
Селиванов хитро и плутовато сощурился.
— Мне, Ваня, людишку шлепнуть — это как палец обо… ть. А вот человека, оно, конечно, убивать страшно! Только я ж не в тебя пальнул, а так, со страху. Картечь вразброс пошла, вот тебя и зацепила. Кулаков твоих я шибко испугался. Знаю ведь, какая лютость у тебя на меня имеется! За того козла, что в твоем зимовье распотрошил, за одно это ты бы мне глаз на сучок одел.