Третья сила

Ермаков Дмитрий Сергеевич

— Да, версия не безупречная, много возникает вопросов. Но если это правда… Если это «зеленые» постарались… Значит, скоро нам будет весело.

Посетители давно ушли.

Отец, решив, что Лена уснула, выключил свет и прикрыл дверь.

Но девушка не спала. Она снова и снова повторяла слова Эда, сказанные за несколько минут до выхода на поверхность:

— Не отсидимся мы. Не отсидимся.

* * *

Из двух перегонов, соединявших Оккервиль с Империей Веган и остальным метро, действовал только один, условно называемый «правым». Второй туннель находился в аварийном состоянии, местами тюбинги обвалились, кое-где просачивалась

вода. Тратить силы на поддержание обоих путей в рабочем состоянии не хотели ни веганцы, ни жители правобережных станций, в итоге «левый» туннель просто законсервировали. Шептались, впрочем, что веганцы специально отказались от ремонтных работ, чтобы при необходимости быстро изолировать соседей от остального мира. Так или иначе, левый туннель полностью забросили. Никто точно не знал, сколько там воды и как сильно просели несущие конструкции. Зато правый перегон, по которому постоянно сновали то офицеры Империи, то грузчики из Веселого поселка, содержался в идеальном порядке. С обеих сторон были устроены КПП из мешков с песком. Местами горели лампочки, правда, ночью их отключали. Воду откачивали. С путей убирали все, что могло мешать движению людей. Такая ситуация, однако, радовала не всех.

— Это не туннель, а гребаное шоссе! Начнется война — армия зеленожопых в пять минут до нас доберется, — цедил сквозь зубы полковник.

Перекрыть проход на «Площадь Невского» и лишить общину средств к существованию он, конечно, тоже не мог. Дмитрий Александрович ограничился пока тем, что укрепил подступы к Новочеркасской настолько хорошо, насколько это было возможно, и приготовил взрывчатку для оперативного подрыва туннеля — на всякий случай.

На расстоянии трехсот метров от Новочеркасской располагался передовой пропускной пункт Оккервиля, оснащенный пулеметом «Печенег» и прожектором. Там постоянно несли вахту два бойца. Два-три часа в сутки там находился лейтенант Ларионов, командир обоих рубежей обороны. В ста метрах от станции был организован второй блокпост. Там по приказу Бодрова установили пулемет Калашникова и самодельный огнемет.

— Не остановит эта ерунда веганских штурмовиков, — сказал однажды Ларионов командиру, скептически оглядев своих ребят и их видавшие виды АК.

— «Кордом» желаешь обзавестись? А если, скажем, «Шмель» купим? Тогда нормально будет? — отвечал с усмешкой Бодров, и, получив утвердительный ответ, мрачно добавил: — Ты думаешь, веганцы нам это позволят? Думаешь, не пронюхают, что у нас тяжелая артиллерия завелась? Что тогда будет, догадываешься? Но не парься, Серег, мы подорвем туннель раньше.

Время от времени полковник наведывался и на передний рубеж обороны. Каждый раз неожиданно, без всякого предупреждения. Это держало лейтенанта и его бойцов в тонусе.

Так произошло и в этот раз. Солдаты, услышав позади себя гулкие, тяжелые шаги, едва успели спрятать карты, за которыми коротали часы дежурства, как в круге света возник массивный человеческий силуэт.

Полковник был человеком высокого роста, почти метр девяносто. Бодров носил камуфляжные брюки и куртку, высокие шнурованные «берцы» и фуражку. Тело его словно высекли из цельной глыбы гранита. Черты лица, начиная с бровей и кончая подбородком, крупные, массивные. Мастерица-природа, создавая эту монументальную скульптуру, не тратила времени на прорисовку мелких деталей — работала исключительно топором. Из-под густых седеющих бровей пристально, настороженно глядели глубоко посаженные глаза. Трудно было сохранить самообладание, встречаясь взглядом с полковником Бодровым.

Двадцать лет жизни под землей, казалось, никак не отразились на здоровье Дмитрия Александровича. Лишь близкие друзья знали, что он страдает от бессонницы. Да и старые раны, полученные сразу

после Катастрофы во время кровавых переделов власти, все чаще и чаще напоминали о себе. Но эти проблемы полковник надежно скрывал от посторонних глаз — для всех он был олицетворением физической силы и непреклонной воли.

Лейтенант Ларионов, правая рука полковника, выглядел уменьшенной копией Дмитрия Александровича: такой же крепко сбитый, жилистый боец, прошедший огонь, воду и коллекторные трубы, только на полголовы ниже. Еще одно отличие заключалось в том, что Ларионов брился налысо, а полковник предпочитал оставлять на голове короткий ёжик.

Обычно появление командира на посту означало проверку боеготовности, но сегодня Дмитрий Александрович явился не для того, чтобы проверить, чем заняты бойцы на аванпостах.

Он жестом поманил к себе лейтенанта Ларионова, а дозорным приказал:

— Парни, оставьте нас. Ждите на втором посту. Вернетесь только по моему приказу.

Повторять распоряжение ему не пришлось — постовые мгновенно растворились во мраке. Полковник и лейтенант остались одни. Удостоверившись, что за бруствером КПП никто не скрывается, полковник знаком приказал Сергею Ларионову сесть на раскладной стульчик. Сам опустился рядом на ящик с пулеметными лентами.

Минуту Дмитрий Александрович молчал. Никогда еще лейтенант не видел командира таким мрачным и подавленным, хотя они служили вместе больше пяти лет.

«Что же могло его так встревожить?!» — терялся в догадках Ларионов. Но нарушать молчание первым не решался.

— У нас завелся «крот», Серега, — произнес, наконец, полковник.

— Кто-кто? — переспросил лейтенант. — Какой еще крот? Мы же недавно мышьяк раскладывали везде.

— Мля, Серег, извилинами шевели почаще! — взорвался полковник. — Да, блин, грызун завелся. Слепой, с лапками. Ползает по станции и сливает веганцам наши военные тайны.

— Не может быть! — выдохнул лейтенант.

— Еще как может, — отвечал Бодров с тяжелым вздохом. — Я только один рапорт сумел перехватить, и то случайно. Представляешь: иду по туннелю посты проверять, машинально камень ногой — бах! Ну, ты знаешь, есть у меня такая привычка. А под ним бумажка. Тайник, мать его. Не успели зеленожопые забрать послание.

— Бред какой-то. Зачем такие сложности? У нас агенты Империи пешком ходят, — осторожно напомнил полковнику Ларионов. — Куда ни плюнь — везде или тайный, или явный их шпион. От них и так ничего не скроешь!

— Э, нет. Нет, Сереж, — покачал головой полковник, становясь еще мрачнее, чем был. — Я, знаешь ли, тоже не мальчик. Знали бы они всё, меня бы давным-давно замочили, да и тебя тоже. Тут другое. Вот, почитай рапорт этой мрази. Тут и про тебя есть.

С этими словами Дмитрий Александрович бросил лейтенанту мятый листок бумаги, сплошь исписанный корявым почерком. Буквы то налезали одна на другую, то сливались в какие-то уродливые сочетания, так что не ясно было, «а» перед тобой, или «о». Местами автор текста переходил на печатные буквы. Потом снова возвращался к прописным. Создавалось впечатление, что это писал ребенок.

— Читай вслух, — приказал полковник.

— «Ларионов — дурак. Исполнитель хороший, но мозгов нет. Опасности не представляет», — прочитал лейтенант.

Руки его задрожали то ли от обиды на такую низкую оценку его способностей вражеским разведчиком, то ли от злости, то ли еще от чего. Полковник внимательно следил за реакцией Ларионова.

— Дальше, — потребовал Дмитрий Александрович.

— «Стасов — хитрая, двуличная мразь. Морочит головы нашим людям, делает вид, что лоялен, а на самом деле только и ждет, как бы напакостить Империи», — читал лейтенант, превозмогая отвращение. — Полковник, а про вас читать? Тут та-акие словечки.