Третья тропа
Шрифт:
— Можно? — спросил он, просунув в щель только нос.
— Входи, Самовариков, — разрешил подполковник Клекотов. — Садись.
В комнате было два стола: маленький — для начальника лагеря и большой, за которым работали комиссар и капитан Дробовой. Они и сейчас сидели за ним. Уловив какой-то не совсем понятный, но по крайней мере не злой огонек в глазах Клима, Вовка не пошел к столу подполковника, а сел у большого стола — поближе к комиссару.
Клекотов заметил этот маневр и одобрительно подумал, что
— Показывай свою работу, — сказал подполковник и встал, подошел к стулу, на краешке которого сидел Вовка.
Мальчишка вытащил из-за рубашки фотографии. Они были немного помяты после вчерашнего путешествия, но это не мешало видеть в них главное: умение отобрать интересные моменты из лагерной жизни и передать не только их смысл, но и внутренний настрой попавших в кадр мальчишек.
Несколько минут трое мужчин молча рассматривали фотографии. Клекотов и Клим не старались скрыть своего одобрения. Капитан Дробовой был непроницаем, но он первый высказался вслух:
— Добротная работа, не спорю. Только ты не все показал.
Вовка вздохнул и уставился на свои ботинки.
Дробовой подвинул к нему фотографии, побывавшие на милицейской доске.
— Твои?
Вовка вздохнул еще горестней.
— Мои.
— Кто вывесил их на доску? Ты?
— Я, — покорно согласился Вовка.
— Это неправда! — возразил Клим. Он давно решил, что инициатором злой шутки был Богдан. — Ты не такой.
— Такой, — отозвался Вовка. — И ничего другого не скажу.
Всем почему-то стало неловко продолжать допрос. Никто не поверил Вовкиному признанию. Они могли бы втроем нажать на мальчишку и вынудить его назвать настоящего виновника, но не хотелось ломать Вовкину волю. Даже дотошный капитан Дробовой замолчал.
И все-таки надо было как-то завершить разговор. Клим высказал то, что чувствовали все:
— На твоем месте, Володя, я, может быть, ответил бы так же. Но знаешь, чего бы я не допустил на твоем месте?.. Чтобы эти карточки висели на доске преступников!
— Они бы и не висели, если бы.
Вовка замолчал — побоялся, что своей откровенностью может испортить разговор, который склонялся в мирную сторону.
— Начал — так уж договаривай! — попросил Клим.
И Вовка решился:
— Я не без спроса возился с карточками — проявлял и печатал!
— Верно, — подтвердил Клим. — Я разрешил.
— А что потом? — Вовка с укором взглянул на комиссара. — Что потом вышло?
— Что же вышло?
— А то, что я до самого вечера провозился с ними, для всех работал и за это остался без палатки!
Клим пропустил бороду сквозь пальцы.
— Я предупредил командира отделения.
— А он все равно не дал места!
Клим почувствовал за собой вину: не довел дело до конца.
— Ну что ж, Володя! Виноват!..
Вовка не привык видеть взрослых, которые бы вот так — откровенно — признавали свою вину. У него защекотало в горле от теплой признательности к комиссару. И даже ироническое замечание капитана не охладило Вовку. Дробовой сказал:
— Мы же и виноваты, оказывается!
— Да нет, товарищ капитан! — воскликнул Вовка, чувствуя неодолимое желание ответить на чистосердечность комиссара такой же откровенностью. — Что я — дурак!.. Никто из вас не виноват!.. А я никогда больше дурить с аппаратом не буду! Разобью его, если хоть один вредный снимок получится!
Вовкино обещание прозвучало с такой трогательной убежденностью, что нельзя было не поверить ему.
— Ты его все-таки не разбивай, — улыбнулся подполковник Клекотов. — Ты его сдай пока на хранение, а комиссар выдаст тебе напрокат новую оптику. Снимай. Потом альбом про наш лагерь сделаем…
Когда они шли к мастерской, чтобы поменять старый фотоаппарат на новый, Вовка, не зная, как отблагодарить комиссара, вдруг остановился и произнес не то с угрозой, не то с каким-то предостережением:
— Скажу-у!.. Мне никто не верит — все равно вам скажу!
С неодобрением подумал Клим, что Вовка все-таки сейчас назовет того, кто вывешивал карточки.
— Придем в лабораторию — там и скажешь.
— Нет, здесь! А то передумаю! — Вовка сердито крутанул в воздухе фотоаппаратом и намотал ремешок на кулак. — Из‘ за него все! — Открыв футляр, он вытащил из-за подкладки небольшую фотографию. — С этого началось!
На карточке просматривалась перспектива вечерней улицы. На переднем плане — фонарный столб, и с ним в обнимку — плотный мужчина в шляпе. Падающий сверху свет отчетливо прорисовывал каждую черточку его запрокинутого в пьяном смехе лица.
— Кто это? — спросил Клим.
— Завуч! — коротко ответил Вовка и добавил для ясности: — Нашей школы.
Клим удивленно свистнул.
— Он у вас пьяница?
— То-то и оно, что нет! Никто его таким не видел. И я — только один разок… И как назло — с этим! — Вовка снова крутанул фотоаппаратом. — Щелкнул для смеха, а потом не смешно стало!..
На следующее утро завуч встретил Вовку у школьной раздевалки и провел его в свой кабинет. Вчерашнее помнилось туманно, и завуч задал проверочный вопрос:
— Ты зачем в темноте с фотоаппаратом разгуливаешь?
— А там и не темно! — ухмыльнулся Вовка. — Под фонарем — как днем!
— Ну и что? — выжидательно спросил завуч. — Получилось?
Вовка еще вечером проявил пленку и напечатал пару карточек. Сейчас он заколебался: сказать об этом или соврать что-нибудь? Он бы, вероятно, соврал, но завуч опередил его.