Третья волна

Тоффлер Элвин

Глава 3

НЕВИДИМЫЙ КЛИН

Вторая волна, как некая ядерная цепная реакция, резко расщепила два аспекта нашей жизни, которые до сих пор всегда составляли единое целое. Она вбила гигантский невидимый клин в нашу экономику, в наши души и даже в наш сексуальный склад. На одном уровне индустриальная революция создала замечательно интегрированную социальную систему со своими особыми технологиями, со своими собственными социальными институтами и своими собственными информационными каналами, причем все они хорошо подогнаны друг к другу. Однако на другом уровне она разрушила лежащее в ее основе единство общества, создавая стиль жизни, полный экономической напряженности, социальных конфликтов и психологического нездоровья. И только если мы поймем, каким образом этот невидимый клин формировал нашу жизнь в эру Второй волны, мы сможем в полной мере оценить влияние Третьей волны, которая уже сегодня начинает переделывать нас по-своему. Две половинки человеческой жизни, которые разделила Вторая волна, это производство и потребление. Например, мы привыкли думать о самих себе как о производителях или потребителях. Но так было не всегда. До индустриальной революции основная масса всех продуктов питания, товаров и услуг, создаваемых людьми, потреблялась самими производителями, их семьями или очень тонким слоем элиты, которому удавалось наскрести избытки для своего собственного использования. В большинстве сельскохозяйственных обществ значительную часть населения составляли крестьяне, которые жили вместе в небольших, полуизолированных сообществах. Они жили на диете, достаточной, чтобы не умереть с голоду, выращивая ровно столько, сколько нужно, чтобы поддержать собственную жизнь и хорошо обеспечить своих хозяев. Не имея возможности долго хранить пищевые продукты, дорог, чтобы отвезти их на далеко расположенный рынок, и хорошо понимая, что любые излишки, если они появятся, скорее всего будут конфискованы рабовладельцем или феодалом, они не имели и сильного побуждения к улучшению технологии или увеличению своего производства(1). Конечно, существовала торговля. Мы знаем, что небольшое количество отважных торговцев переправляли товары за тысячи миль при помощи верблюдов, тележек или лодок. Мы знаем, что вырастали города, зависящие от деревень, доставлявших им продукты питания. В 1519 г., когда испанцы появились в Мехико, они были поражены, увидев, что тысячи человек в Тлателолко заняты покупкой и продажей украшений, драгоценных металлов, рабов, сандалий, одежды, шоколада, веревок, кож, индюшек, овощей, кроликов, собак и глиняной посуды самого разного вида(2). "The Fugger Newsletter", частные официальные сообщения для немецких банкиров в XVI и XVII вв., красочно свидетельствуют о размерах торговли в тот период. Так, письмо из индийского Кочина описывает подробно переживания одного европейского торговца, который прибыл на пяти судах, чтобы закупить перец для транспортировки его в Европу. Он объясняет, что иметь "склад перца - это хорошее занятие, но оно требует огромного энтузиазма и упорства"(3). Этот торговец вез морем на европейский рынок также гвоздику, мускатный орех, муку, корицу, мэйс и различные лекарственные средства. Тем не менее в масштабах истории вся эта коммерция представляла собой лишь ничтожно малый элемент, если ее сравнить с размерами продукции, производимой сельскохозяйственными рабами или крепостными для непосредственного использования ими самими. Даже в конце XVI столетия, согласно Фернану Броделю*, историческое исследование которого в отношении этого периода остается непревзойденным, вся средиземноморская область - от Франции и Испании на одном конце и до Турции на другом - снабжала продуктами питания население, состоящее из 60- 70 млн человек, 90% которых занимались сельским - --------------------------------------* Бродель Фернан (1902 -1985) - известный французский историк XX в (На рус. яз. переведена его работа "Материальная цивилизация Экономика и капитализм XV-XVIII вв. В 3-х т M, 1986-1992 ) хозяйством и производили лишь очень небольшое количество товаров на продажу. Как пишет Бродель, "60 или, может быть, 70% всей продукции Средиземноморья

никогда не поступало на рынок"(4). И если таково было положение дел в средиземноморском регионе, то что же можно сказать о Северной Европе, где каменистая почва и длинные холодные зимы создавали еще большие трудности для того, чтобы крестьяне могли получить какие-либо излишки на своей земле? Понять Третью волну нам поможет осознание того факта, что перед индустриальной революцией экономика Первой волны состояла из двух секторов. В секторе А люди производили продукты для собственного использования. В секторе Б - для торговли или обмена Сектор А был огромным; сектор Б - ничтожным. Поэтому для большинства людей производство и потребление сливались в единственную функцию жизнеобеспечения(5). Это единство было столь полным, что греки, римляне и европейцы в средние века вообще не проводили различия между этими категориями. В их языке даже не было слова для обозначения такого понятия, как потребитель. На протяжении всей эры Первой волны лишь очень незначительный процент населения находился в зависимости от рынка; большинство людей жило вне его. По словам историка Р. Г. Тони, "денежные операции были узенькой каемкой на мире натурального хозяйства". Вторая волна резко изменила эту ситуацию. Вместо самодостаточных по существу людей и сообществ она впервые в истории создала такую ситуацию, при которой подавляющее количество всех продуктов, товаров и услуг стало предоставляться для продажи, меновой торговли или обмена. Она действительно смела с лица земли товары, производимые для собственного употребления, т. е. для использования тем, кто их произвел, для его (или ее) семьи, и создала цивилизацию, в которой почти никто, в том числе и фермер, не является больше самодостаточным. Каждый человек стал почти полностью зависеть от товаров или услуг, производимых кем-то другим. Коротко говоря, индустриализм разрушил единство производства и потребления и отделил производителя от потребителя(6). Единое хозяйство Первой волны было преобразовано в расщепленную экономику Второй волны.

Значение рынка

Последствия этого раскола обнаружились очень быстро. Но и теперь мы понимаем их очень плохо. Во-первых, рыночная площадь - когда-то малозаметное, периферическое явление - сместилась в самый центр жизненного водоворота. Хозяйство стало "рыночным". И это произошло и в капиталистической, и в социалистической индустриальной экономике. Западные экономисты предпочитают думать о рынке как о чисто капиталистическом феномене жизни и часто используют этот термин как синоним "экономики свободного предпринимательства". Однако из истории мы знаем, что обмен и рыночная площадь возникли раньше и независимо от прибыли. Ибо рынок, в собственном смысле слова, это не более, чем система обмена, как бы коммутатор, благодаря которому товары или услуги, подобно сообщениям, направляются к местам своего назначения. Рынок не является капиталистическим по своей природе. Такой коммутатор играет столь же существенную роль в социалистическом индустриальном обществе, сколь и в индустриализме, ориентированном на получение прибыли.* Коротко говоря, как только возникла Вторая волна и целью производства стало не использование продукции, а ее обмен, тогда же должен был появиться механизм, посредством которого мог бы осуществляться обмен. Должен был возникнуть рынок. Но рынок не был пассивным. Историк-экономист Карл Полани показал, как рынок, который в ранних обществах играл роль, подчиненную социальным, религиозным или культурным целям, сам стал определять цели индустриальных обществ. Большинство людей были буквально всосаны в денежную систему. Коммерческие ценности стали главными, экономический рост, опре- --------------------------------------* Рынок как коммутатор должен существовать независимо от того, на чем основана торговля, - на деньгах или товарообмене. Он должен существовать независимо от того, извлекается из него прибыль или нет, зависят ли цены от спроса и предложения или же они определены государством, плановая система или нет, средства производства частные или общественные. Он должен существовать даже в гипотетической экономике индустриальных фирм, в которых рабочие сами являются предпринимателями и устанавливают свою зарплату на достаточно высоком уровне, чтобы исключить категорию прибыли. Этот весьма существенный факт остался незамеченным, и рынок обычно столь жестко связывали лишь с одним из его многочисленных вариантов, имея в виду модель, основанную на прибыли и частной собственности, что в общеупотребительном экономическом словаре нет даже слова, выражающего эту множественность рыночных форм. Во всей этой книге понятие "рынок" применяется в его полном родовом смысле, а не в общепринятом узкоограничительном Однако, независимо от семантики, остается один и тот же основной момент: как только производитель и потребитель разошлись друг с другом, необходим механизм, выступающий посредником между ними. Таким механизмом, какова бы ни была его форма, и является то, что я называю рынком. (Прим. автора. ) делаемый размерами рынка, стал первоочередной целью всех правительств, будь они капиталистическими или социалистическими. Рынок оказался склонным к экспансии, самоусиливающимся учреждением. Как начальное разделение труда стимулировало в первую очередь развитие торговли, так теперь само существование рынка, или коммутатора, стимулирует дальнейшее разделение труда и приводит к резкому росту его производительности. Самоусиливающийся процесс был приведен в движение. Эта взрывоподобная экспансия рынка внесла свой вклад в самый быстрый рост жизненного уровня, который когда-либо переживал мир. Однако обнаружилось, что правительства Второй волны все в большей степени страдают в своей политике от конфликта нового вида, порожденного расколом между производством и потреблением. То особое значение, которое марксисты придавали классовой борьбе, постоянно затемняло более мощный, более глубокий конфликт, возникший между требованиями производителей (как рабочих, так и предпринимателей) более высокой заработной платы, прибыли и пенсий, с одной стороны, и противоположных требований потребителей (включая сюда и тех же производителей), стремящихся к низким ценам. Качели экономической политики работали на этой точке опоры. Рост движения потребителей в Соединенных Штатах, нынешние восстания в Польше против утвержденного правительством повышения цен, бесконечно бушующие дебаты о ценах и политике в отношении доходов в Великобритании, страшная идеологическая борьба в Советском Союзе по вопросу о том, что должно быть более приоритетным - тяжелая промышленность или производство товаров народного потребления, - все это разные стороны глубокого конфликта, порожденного расщеплением между производством и потреблением в любом обществе, капиталистическом или социалистическом. Не только политика, но и культура тоже сформирована этим расщеплением, ибо она создала самую жадную, думающую только о деньгах, коммерциализованную и расчетливую цивилизацию, какой не знала история. Необязательно быть марксистом, чтобы согласиться со знаменитым обличением "Коммунистического манифеста": новое общество "не оставило между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного чистогана". Личные отношения, семейные связи, любовь, дружба, связь с соседями и земляками, - все пропиталось духом коммерческого своекорыстия. Маркс был совершенно прав, выявляя эту дегуманизацию межличностных связей; однако он был не прав, приписывая этот процесс капитализму. Конечно, он писал в то время, когда единственное индустриальное общество, доступное его наблюдению, было капиталистическим по форме. В наши дни, после более чем 50-летнего опыта индустриальных обществ, базирующихся на социализме, или, по меньшей мере, на государственном социализме, мы знаем, что неуемная жажда наживы, коммерческая коррупция и сведение человеческих взаимоотношений к сугубо экономическим категориям не являются монополией системы, ориентированной на прибыль. Всепоглощающая забота о деньгах, товарах и вещах присуща не капитализму или социализму, а индустриализму. Это отражение той центральной роли, которую занимает рынок во всех обществах, где производство отделено от потребления, где каждый человек зависит от рынка, а не от своих навыков, служащих удовлетворению жизненных потребностей. В таком обществе, независимо от его политической структуры, покупаются, продаются, являются предметом торговли и обмена не только продукты труда, но и сам труд, идеи, искусство, а также и душа человека. Западный агент по закупкам, который кладет себе в карман незаконно полученные комиссионные, не так уж сильно отличается от советского издателя, берущего взятки от авторов в обмен на одобрение их работ для публикации, или от водопроводчика, требующего бутылку водки за работу, за которую он получает зарплату. Французский, британский или американский писатель или художник, который пишет или рисует только за деньги, не столь уж отличен от польского, чешского или советского писателя, художника или драматурга, который продает свою свободу творчества за такие экономические блага, как дача, премия, возможность купить новую машину или другие дефицитные товары. Такая коррупция внутренне присуща состоянию "развода" между производством и потреблением. Истинная потребность рынка, или коммутатора, - восстановить связь между потребителем и производителем, переместить товары от производителя к потребителю, - необходимым образом наделяет тех, кто контролирует рынок, непомерно большой властью, независимо от той риторики, которая используется для обоснования этой власти. Этот отрыв производства от потребления, который стал определяющей особенностью всех индустриальных обществ, или обществ Второй волны, оказал воздействие даже на наши души и на наши представления о личности(7). На поведение стали смотреть как на набор сделок. Вместо общества, основанного на дружбе, кровном родстве, племенной или феодальной принадлежности, в кильватере Второй волны возникла цивилизация, основанная на контрактных узах, истинных или предполагаемых. В наше время даже мужья и жены говорят о брачных контрактах. В то же время расщепление этих двух аспектов - потребителя и производителя - внутри человека привело к раздвоению его личности. Один и тот же человек, который в качестве производителя воспитывался семьей, школой и начальством на работе так, чтобы ограничивать свои желания, быть дисциплинированным, контролируемым, ограниченным, послушным, т. е. быть игроком своей команды, в то же время, будучи потребителем, приучен к тому, чтобы добиваться немедленного удовлетворения своих желаний, быть скорее жизнелюбивым, чем расчетливым, избегать дисциплины, стремиться к личному удовольствию, - т. е., коротко говоря, быть совершенно другим человеком. В западных странах вся огневая мощь рекламы натренирована на потребителя, побуждая его брать деньги в долг, покупать тогда, когда захочется, "лети сейчас, плати потом" и, поступая таким образом, исполнять свой патриотический долг, поддерживая движение экономического механизма.

Сексуальный раскол

Наконец, тот же самый гигантский клин, который отколол производителя от потребителя в обществах Второй волны, расколол и сам труд, выделив внутри этой категории два неравноценных сорта. Это имело огромное влияние на семейную жизнь, роли сексуальных партнеров и на внутреннюю жизнь каждого из нас как индивида. Один из наиболее обычных сексуальных стереотипов индустриального общества определяет мужчин как "объективных" в своей ориентации, а женщин - как "субъективных". Если здесь и есть зернышко истины, то, вероятно, оно лежит не в некоей фиксированной биологической реальности, но в психологических эффектах невидимого клина. В обществах Первой волны большая часть работы выполнялась в поле или дома, причем все большое семейство трудилось вместе как экономическая ячейка, а значительная часть продукции предназначалась для потребления внутри деревни или феодального поместья. Жизнь на работе и жизнь дома были слиты друг с другом. И поскольку каждая деревня была в основном самодостаточна, то успех, достигнутый крестьянами в одном месте, никак не зависел от того, что случилось в другом. Даже внутри одной производственной ячейки большинство тружеников выполняли множество задач, меняя свои функции в связи с потребностями сезона, из-за болезни или по своему выбору. Разделение труда в доиндустриальный период было весьма примитивным. Вследствие этого труд в сельскохозяйственных обществах Первой волны характеризовался низким уровнем взаимозависимости. Вторая волна, перекатываясь через Англию, Францию, Германию и другие страны, перенесла работу с поля и из дома на фабрику и ввела гораздо более высокий уровень взаимозависимости. Теперь работа стала требовать коллективных усилий, разделения труда, координации и интеграции различной деятельности. Успех работы стал зависеть от тщательно спланированного совместного поведения тысяч широко разбросанных людей, многие из которых и в глаза не видели друг друга. Невыполнение каким-либо крупным сталелитейным заводом или стекольным заводом поставок, необходимых для автомобильного предприятия, может при определенных обстоятельствах иметь последствия, охватывающие всю индустрию или же региональную экономику. Коллизия между работами с низким и высоким уровнем взаимозависимости приводила к серьезным конфликтам ролей, ответственности и вознаграждений. Например, старые собственники предприятий сокрушались, что их рабочие безответственны: они мало заботились об эффективности предприятия, отправлялись на рыбалку тогда, когда они были особенно нужны, предавались грубым развлечениям или пьянствовали. На самом деле большинство промышленных рабочих в начале индустриального периода были сельскими жителями, которые привыкли к низкому уровню взаимозависимости и в большей или меньшей мере не понимали своей роли в общем процессе производства или в неудачах, поломках, неисправной работе, вызванных их "безответственностью". Кроме того, поскольку большинство из них получали ничтожные зарплаты, у них не могло быть сильного желания волноваться о своей работе. В столкновении этих двух систем труда новые формы работы, как казалось, одержали триумфальную победу. Все больше и больше производство переходило на заводы и в конторы. Сельская местность лишалась своего населения. Миллионы рабочих стали частью сетей с высоким уровнем взаимозависимости. Работа Второй волны оставила в тени отсталую старую форму, связанную с Первой волной. Эта победа взаимозависимости над самодостаточностью никогда не была, однако, полностью доведена до конца. В одном месте старая форма работы упорно стояла на своем. Этим местом был дом. Каждый дом оставался децентрализованной ячейкой, занятой биологическим воспроизводством, воспитанием детей и передачей культурных ценностей. Если в семье не было детей или же работа по воспитанию и подготовке их к жизни оказывалась неудачной, это вовсе не отражалось на выполнении тех же задач у семьи, живущей рядом. Другими словами, домашняя работа осталась активностью с низким уровнем взаимозависимости. Домохозяйка продолжала, как и раньше, осуществлять ряд решающих экономических функций. Она "производила". Но она производила для Сектора А, т. е. для использования в своей собственной семье, а не для рынка. Поскольку муж, вообще говоря, уходил из дома, чтобы заниматься прямой экономической деятельностью, то жена обычно оставалась на заднем плане, выполняя косвенную хозяйственную работу. Мужчина нес на себе ответственность за более прогрессивную с исторической точки зрения форму работы; а женщина продолжала заниматься более старой, более отсталой формой труда. Он как бы двигался в будущее, а она оставалась в прошлом. Это разделение произвело раскол в личности и внутренней жизни. Общественная или коллективная природа фабрики и конторы, необходимость в координации и интеграции принесли с собой особое внимание к объективному анализу и объективным отношениям. Мужчины, подготовленные с детства к своей роли на предприятии, где они должны были продвигаться в мире взаимных зависимостей, поощрялись к тому, чтобы быть "объективными". Женщины, с самого своего рождения нацеленные на выполнение репродуктивной функции, воспитание детей и нудную домашнюю работу, т. е. деятельность, осуществляемую в значительной степени в социальной изоляции, - учились тому, чтобы быть "субъективными", и часто их считали лишенными способности к какому-либо рациональному аналитическому мышлению, которое, как полагали, требует объективности(8). Неудивительно поэтому, что тех женщин, которые ушли от относительной изолированности домашнего хозяйства и включились во взаимозависимое производство, часто обвиняли в том, что они перестали быть женщинами, выросли холодными, грубыми и объективными. Кроме того, стереотипы сексуальных различий и сексуальной роли мужчин и женщин стали еще более резкими из-за ошибочного отождествления мужчин с производством, а женщин - с потреблением, хотя мужчины также являются потребителями, а женщины - производителями. Коротко говоря, хотя женщины подвергались угнетению задолго до того, как Вторая волна начала катиться по земле, современную "битву обоих полов" можно проследить до конфликта между двумя стилями работы и далее - до разделения производства и потребления. Раскол экономики углубил также и сексуальный раскол.

Таким образом, очевидно, что как только невидимый клин отделил производителя от потребителя, за этим последовал ряд глубоких изменений: для того чтобы соединить их, должен был появиться рынок; возникли новые политические и социальные конфликты; определились новые сексуальные роли. Однако такой раскол означал и нечто гораздо большее. Он означал также, что все общества Второй волны должны были действовать сходным образом, удовлетворять одним и тем же основным требованиям. Не было никакой разницы в том, является ли прибыль целью производства или нет, являются ли "средства производства" общественными или частными, является ли рынок "свободным" или "плановым", является ли риторика капиталистической или социалистической. Поскольку продукция предназначена для обмена, а не для непосредственного использования, поскольку она должна пройти через экономический коммутатор, или рынок, постольку должны соблюдаться определенные принципы Второй волны. Как только эти принципы идентифицированы, обнажается скрытая динамика всех индустриальных обществ. Более того, мы можем предвидеть, как будут думать типичные люди Второй волны, ибо эти принципы представляют собой основные правила, совокупность поведенческих кодов цивилизации Второй волны.

Глава 4

РАЗРУШЕНИЕ КОДА

У каждой цивилизации есть свой скрытый код - система правил или принципов, отражающихся во всех сферах ее деятельности, подобно некоему единому плану. С распространением индустриализма по всей планете становится зримым присущий ему уникальный внутренний план. Он состоит из системы шести взаимосвязанных принципов, программирующей поведение миллионов. Естественным образом вырастая из разрыва между производством и потреблением, эти принципы влияют на все аспекты человеческой жизни - от секса и спорта до работы и войны. Сегодня большинство яростных конфликтов в наших школах, в бизнесе и в правительствах в действительности сконцентрированы именно на этой полудюжине принципов, поскольку люди Второй волны инстинктивно используют и защищают их, тогда как люди Третьей волны бросают им вызов и нападают на них. Но не будем забегать вперед.

Стандартизация

Наиболее знакомым из этих принципов Второй волны является стандартизация. Всем известно, что индустриальные общества производят миллионы совершенно одинаковых продуктов. Однако лишь немногие осознают, что с тех пор как возросло значение рынка, мы не просто стандартизировали бутылки "кока-колы", электрические лампочки и коробки передач, но и приложили те же

самые принципы ко многим другим вещам. Одним из первых уловил важность этой идеи Теодор Вайль, на рубеже веков превративший в гиганта Американскую телефонную и телеграфную компанию (АТиТ)*(1). Работая в конце 1860-х годов почтовым служащим на железной дороге, Вайль заметил, что письма не всегда приходят к получателю одним и тем же путем. Мешки с почтой путешествовали туда и обратно, и часто требовались недели или целые месяцы, чтобы - --------------------------------------* Не путать с многонациональной ITT, Международной телефонной и телеграфной корпорацией. (Прим. автора. ) они дошли по назначению. Вайль предложил идею стандартизации доставки почты: все письма, идущие в одно место, доставляются одним и тем же путем, - и помог произвести революционные изменения в почтовой службе. Создав впоследствии АТиТ, он намеревался поставить идентичный телефонный аппарат в каждом американском доме. Вайль стандартизировал не только телефонный аппарат и все его компоненты, но также и процедуры, связанные с бизнесом, и управление АТиТ. В одной рекламе 1908 г. он оправдывает тот факт, что его компания поглощает небольшие телефонные компании, доказывая преимущества "клиринг-хауза ("расчетной палаты") стандартизации", обеспечивающего экономию в "изготовлении оборудования, телефонных линий и изолирующих труб, а также в методах работы и юридических вопросах", - не говоря уж о "единой системе организации труда и учета". Вайль понял: для того чтобы добиться успеха в условиях Второй волны, "мягкие технологии" ("software") (т. е. процедуры и административные порядки) должны быть стандартизированы вместе с "жесткими технологиями" ("hardware"). Вайль был одним из Великих Стандартизаторов, сформировавших облик индустриального общества. Другим был Фредерик Уинслоу Тейлор*, общественный деятель, который обратился к проблемам производства и полагал, что труд можно сделать научным, стандартизировав каждый шаг, совершаемый работающим(2). В первые десятилетия нашего века Тейлор решил, что существует один-единственный лучший (стандартный) способ выполнения каждой отдельной работы, одно - --------------------------------------* Тейлор Фредерик (1856-1915) - создатель тейлоризма, системы рационализации трудовых движений. лучшее (стандартное) средство для ее выполнения, а также обусловленное (стандартное) время для ее завершения. Вооружившись такого рода философией, он стал ведущим гуру мирового менеджмента. В то время и позднее его сравнивали с Фрейдом, Марксом и Франклином*. Среди поклонников тейлоризма, с его специалистами по эффективности труда, схемами организации сдельной работы и нормировщиками, были не только капиталистические служащие, стремящиеся выжать из своих работников последнюю каплю производительности. С таким же энтузиазмом восприняли тейлоризм и коммунисты. Действительно, Ленин настаивал на внедрении методов Тейлора в социалистическом производстве. В первую очередь индустриализатор, и лишь во вторую - коммунист, Ленин также был ревностным сторонником стандартизации. В обществах Второй волны процедуры найма и труда стандартизировались с всевозрастающей скоростью. Стандартные тесты использовались для определения и удаления предположительно непригодных людей, особенно на государственной службе. Во всех областях промышленности были стандартизованы нормы оплаты, так же как и дополнительные льготы, перерывы на ланч, праздники и порядки подачи жалоб. Для того чтобы подготовить молодежь к вступлению на рынок труда, специалисты по образованию создали специальные программы. Бинет и Терман разработали стандартные тесты для определения интеллектуального уровня(3). Сходным образом проводилась стандартизация в области школьной аттестации, процедуры приема и - --------------------------------------* Фраклин Бенджамин (1706 -1790) - американский мыслитель, ученый, экономист и политический деятель. правил аккредитации. Получил распространение тест с возможностью альтернативного выбора. Масс-медиа тем временем распространяли стандартизованные системы образов, и миллионы людей читали одни и те же рекламы, одни и те же новости, одни и те же рассказы. Подавление языков меньшинств центральным правительством в сочетании с влиянием средств массовой коммуникации привело к практически полному исчезновению локальных и региональных диалектов и даже языков, таких как валлийский и эльзасский. "Стандартный" американский, английский, французский или русский вытесняли и заменяли "нестандартные" языки(4). Разные части страны начали выглядеть совершенно одинаково, подобно рассеянным повсюду типовым газовым станциям, афишам и домам. Принцип стандартизации наложил отпечаток на все аспекты повседневной жизни. На еще более глубоком уровне индустриальной цивилизации было необходимо стандартизировать меры и весы. Вовсе не случайно, что одним из первых актов Французской революции, возвестившей наступление века индустриализма во Франции, была попытка заменить безумную путаницу мерных единиц, обычную для доиндустриальной Европы, метрической системой и новым календарем(5). Единые системы измерений распространились по всему миру благодаря Второй волне. Кроме того, если массовое производство требовало стандартизации механизмов, продукции и процессов, то неуклонно расширяющийся рынок требовал соответствующей стандартизации денег и даже цен. В историческом аспекте деньги выпускались банками и отдельными людьми, а также королями. Даже в конце XIX в. частным образом отчеканенные монеты еще использовались в некоторых районах Соединенных Штатов; в Канаде эта практика сохранялась до 1935 г.(6) Однако постепенно вставшие на путь индустриализации народы ликвидировали всякое неправительственное денежное обращение и осуществили введение в своих странах единой стандартной денежной системы. Кроме того, среди покупателей и продавцов в индустриальных странах вплоть до XIX в. сохранялась традиция торговаться о цене в освященной веками манере Каирского базара. В 1825 г. в Нью-Йорк прибыл молодой иммигрант из Северной Ирландии Э. Т. Стюарт; он открыл галантерейный магазин и шокировал и покупателей, и конкурентов тем, что ввел фиксированные цены на каждый товар. Такая политика единых цен - политика ценовой стандартизации - сделала Стюарта одним из князей рынка того времени и устранила одно из главных препятствий для развития массового распределения(7). Несмотря на остальные разногласия, передовые мыслители Второй волны разделяли единое мнение об эффективности стандартизации. Таким образом, Вторая волна изглаживала различия посредством неуклонного применения принципа стандартизации.

Специализация

Второй великий принцип, распространенный во всех обществах Второй волны, - специализация. Ибо чем больше сглаживала Вторая волна различия в языке, сфере досуга и стилях жизни, тем более она нуждалась в различиях в сфере труда. Усиливая их, Вторая волна заменяла крестьянина, временного и непрофессионального "мастера на все руки", узким специалистом и работником, выполняющим лишь одну-единственную задачу, снова и снова, по методу Тейлора. Еще в 1720 г. в британском отчете о "достижениях восточно-индийской торговли" отмечалось, что специализация могла бы позволить выполнять работу с "меньшими потерями времени и сил"(8). В 1776 г. Адам Смит* начинает свою книгу "Богатство народов" с громогласного заявления о том, что "величайшее усовершенствование в сфере производительных сил... было связано, по-видимому, с разделением труда". У Смита есть ставшее классическим описание булавочной мануфактуры. Он пишет, что один рабочий старого образца, единолично совершая все необходимые операции, может произвести лишь пригоршню булавок в день - не более двадцати и, вероятно, ни одной больше. В противоположность этому, Смит описывает посещенную им "мануфакторию", в которой 18 разных операций, необходимых для изготовления булавки, выполняли 10 работников-специалистов, каждый из которых совершал лишь одну или несколько операций. Вместе они могли произвести более 48 тыс. булавок в день - свыше 4800 на каждого работника(9). К XIX в., когда производство все более и более сдвигалось в сторону фабрик, история с булавками повторялась снова и снова во все большем масштабе. Соответственно возрастала и цена специализации. Критики индустриализма выдвигали обвинения в том, что высокоспециализированный повторяющийся труд постепенно дегуманизирует трудящегося. * Смит Адам (1723-1790) - шотландский экономист и философ. Автор "Исследования о природе и причинах богатства народов" (1776). К тому времени, когда Генри Форд начал производство "Модели Т", в 1908 г. для изготовления одного изделия потребовалось уже не 18, а 7882 различные операции. Форд отмечает в своей автобиографии, что из этих 7882 специализированных работ для 949 требовались "сильные, здоровые и практически совершенные в физическом отношении мужчины", для 3338 были нужны мужчины с "обычной" физической силой, большую часть оставшихся могли выполнять "женщины или подростки", и, хладнокровно продолжает он, "мы обнаружили, что 670 могут быть выполнены безногими мужчинами, 2637 одноногими, две - безрукими, 715 - однорукими и 10 - слепыми"(10). Короче говоря, для специализированного труда требуется не весь человек, но лишь его часть. Едва ли можно предложить более наглядное свидетельство того, до какой жестокости может довести чрезмерная специализация. Однако практика, которую критики приписывают капитализму, также становится неотъемлемой чертой социализма, поскольку крайняя специализация труда, характерная для всех обществ Второй волны, имеет своей основой отрыв производства от потребления. СССР, Польше, Восточной Германии или Венгрии столь же невозможно было бы обеспечивать работу своих фабрик сегодня без разработанной специализации, как и Японии или Соединенным Штатам, чей департамент труда опубликовал в 1977 г. перечень из 20 тыс. различных специальностей, поддающихся идентификации(11). Кроме того, и в капиталистических, и в социалистических индустриальных государствах специализация сопровождалась возрастающим усилением профессионализации. Всегда, когда для некой группы специалистов появлялась возможность монополизировать эзотерическое знание и не допускать новичков в свою область, возникали особые профессии. С распространением Второй волны рынок вклинился между хранителем знания и клиентом, резко разделив их на производителя и потребителя. Таким образом, здоровье в обществах Второй волны стали рассматривать скорее как продукт, предлагаемый врачом и чиновниками здравоохранения, чем как результат разумной заботы о себе самом пациента (т. е. как продукт для самого себя). Предполагалось, что образование "производится" учителем в школе и "потребляется" учащимся. Группы людей, объединенных деятельностью самого разного рода, от библиотекарей до продавцов, начали шумно требовать права называть себя профессионалами, а также устанавливать стандарты, цены и условия приема на данную специальность. Согласно Михаэлю Перчуку, председателю Федеральной комиссии по труду США, по сей день "в нашей культуре доминируют профессионалы, называющие нас "клиентами" и рассказывающие нам о наших "нуждах"". Даже политическая агитация в обществах Второй волны считается профессией. Так, Ленин доказывал, что массы не могут осуществить революцию без помощи профессионалов. Он утверждал, что необходима "организация революционеров", членство в которой ограничено "людьми, профессия которых - профессия революционера"(12). В среде коммунистов, капиталистов, администраторов, работников образования, священнослужителей и политиков Вторая волна создала общую ментальностъ и общее стремление к все более утонченному разделению труда. Подобно принцу Альберту на великой Выставке 1851 г. в Хрустальном дворце, они верили, что специализация является "движущей силой цивилизации". Великая Стандартизация и Великая Специализация маршировали рука об руку.

Синхронизация

Расширяющийся разрыв между производством и потреблением внес изменение и в отношение людей Второй волны ко времени. В зависящей от рынка системе, будь то планируемый рынок или свободный, время приравнивается к деньгам. Нельзя позволить простаивать дорогостоящим машинам, и потому они работают в соответствии со своими собственными ритмами. Это порождает третий принцип индустриальной цивилизации синхронизацию. Даже в древнейших обществах труд был тщательно организован во времени. Воины-охотники обычно работали вместе, чтобы поймать свою жертву. Рыболовы согласовывали свои усилия при гребле или вытаскивании сети. Много лет назад Джордж Томсон показал, каким образом различные трудовые потребности отражаются в народных песнях. Для гребца время маркировалось простым звукосочетанием из двух слогов, чем-то вроде "О-оп!". Второй слог указывает на момент максимального усилия, а первый был связан с подготовительным этапом. Он отмечал, что вытаскивать лодку тяжелее, чем грести, "а потому моменты напряженных усилий занимают большие интервалы времени", и, как мы видим в ирландском крике "Хо-ли-хо-хуп!", сопровождающем вытаскивание лодки, связаны с более длительным приготовлением к последнему усилию(13). " До тех пор пока Вторая волна не ввела машинное производство и не смолкли песни рабочих, такого рода синхронизация усилий была в целом органичной и естественной. Она была связана с сезонными ритмами или биологическими процессами, с вращением Земли и биением человеческого сердца. Общества Второй волны обратились к ритмам машины. Распространение фабричного производства, высокая стоимость машин и механизмов и тесная взаимозависимость элементов трудового процесса требовали более четкой и точной синхронизации. Если одна группа работников завода запаздывает в выполнении своей задачи, следующие за ней другие группы отстают еще больше. Таким образом, пунктуальность, никогда не игравшая большой роли в сельскохозяйственных общинах, стала социальной необходимостью, и повсеместно начали распространяться различного рода часы. К 1790-м годам они уже были совершенно обычной вещью в Великобритании. Их распространение началось, по словам английского историка Э. П. Томпсона, "именно в тот самый момент, когда индустриальная революция потребовала большей синхронизации труда"(14). Не случайно детей в индустриальных странах с очень раннего возраста учили определять время. Школьники были обязаны приходить в школу к удару колокола, чтобы впоследствии они всегда приходили на фабрику или на службу точно к гудку. Продолжительность работ была рассчитана во времени и разбита на последовательные этапы, измеренные с точностью до долей секунды. Выражение "с девяти до пяти" очерчивало временные рамки для миллионов трудящихся. Синхронизации подвергалась не только рабочая жизнь. Во всех обществах Второй волны, вне зависимости от выгоды или политических соображений, социальная жизнь также стала зависеть от времени и приспосабливаться к требованиям машин. Определенные часы были отведены для досуга. Отпуска стандартной продолжительности, праздники или перерывы на кофе были включены в трудовые графики. Дети начинали и заканчивали учебный год в одно и то же время. Госпитали одновременно будили на завтрак всех своих пациентов. Транспортные системы сотрясались в часы пик. Работники радио помещали развлекательные программы в специальные промежутки времени, например "prime time" (т. е. лучшее время, когда большее число слушателей оказывается у приемников). Любой бизнес имел свои собственные пиковые часы или сезоны, синхронизованные с таковыми у его поставщиков и распространителей. Появились специалисты в области синхронизации - от фабричных диспетчеров и табельщиков до автодорожной полиции и хронометристов. Некоторые люди сопротивлялись новой индустриальной системе отношения ко времени. И здесь опять-таки проявились различия между полами: те, кто принимал участие в работе Второй волны, - главным образом мужчины - чаще всего смотрели на часы. Мужья эпохи Второй волны постоянно жаловались, что их жены вечно заставляют их ждать, не следят за временем, слишком долго одеваются, всегда опаздывают на встречи. Женщины, как правило занятые не связанными между собой домашними делами, работают в менее механических ритмах. По сходным причинам городские жители обычно склонны взирать на сельских как на тупых, медлительных и не заслуживающих доверия людей. "Они не появляются вовремя! Никогда не знаешь, придут ли они в назначенное время". Причины такого рода жалоб можно возвести непосредственно к различиям между трудом Второй волны, основанным на повышенной взаимосвязанности и взаимозависимоети, и трудом Первой волны, сосредоточенном в поле и дома. Когда Вторая волна стала доминирующей, даже наиболее глубинные и интимные стороны жизни были вплетены в индустриальную ритмическую систему. В Соединенных Штатах и в Советском Союзе, в Сингапуре и в Швеции, во Франции и в Дании, Германии и Японии, - везде семьи поднимались одновременно, ели в одно и то же время, ехали на работу, работали, возвращались домой, отправлялись спать, спали и даже занимались любовью более или менее в унисон, так как вся цивилизация в целом, вдобавок к стандартизации и специализации, использовала принцип синхронизации.

Концентрация

Рост рынка дал начало еще одному закону цивилизации Второй волны принципу концентрации. Общества Первой волны существовали за счет широко рассеянных источников энергии. Общества Второй волны практически тотально зависят от в высокой степени сконцентрированных запасов природного топлива. Однако Вторая волна концентрировала не только энергию, но и население, переселяя людей из сельской местности и помещая их в гигантские урбанизированные центры. Она концентрировала и трудовую деятельность. Если в обществах Первой волны люди работали повсеместно - дома, в деревне, в полях, то большая часть трудовой деятельности в обществах Второй волны связана с фабриками, где под одной крышей собирались тысячи работников. Вторая волна концентрировала не только энергию и труд. В своей статье в английском социологическом журнале "New Society" Стэн Коэн заметил, что, за немногими исключениями, до наступления индустриализма "слабый оставался дома или со своими родственниками; преступники штрафовались, подвергались физическому наказанию или изгонялись из одного поселения в другое; душевнобольные содержались их семьями или при поддержке общины, если они были бедны"(15). Короче говоря, все эти группы были рассеяны по всей общине. Индустриализм внес революционные изменения в эту ситуацию. Начало XIX в. может быть названо временем Великой Инкарцерации (лишения свободы), когда преступников сгоняли вместе и концентрировали в тюрьмах, психически больных сгоняли и концентрировали в сумасшедших домах, детей собирали и концентрировали в школах, а рабочих концентрировали на фабриках. Концентрация происходила также и в сфере движения капиталов, так что цивилизация Второй волны произвела на свет гигантские корпорации, а кроме того, и тресты или монополии. К середине 1960-х годов "Большая Тройка" автомобильных компаний в Соединенных Штатах производила 94% всех американских автомобилей. В Германии четыре компании - "Фольксваген", "Даймлер-Бенц", "Опель" (GM) и "Форд-Верке" - производили вместе 91% всей продукции; во Франции "Рено", "Ситроен", "Симка" и "Пежо" - практически все 100%. В Италии один только "Фиат" производил 90% всех автомобилей(16). В Соединенных Штатах свыше 80% алюминия, пива, сигарет и готовых завтраков производилось четырьмя или пятью компаниями, работавшими в своей сфере(17). В Германии 92% всех штукатурных плит и красителей, 98% фотопленки, 91% промышленных швейных машин производились четырьмя или ненамного большим числом компаний каждой из этих категорий(18). Перечень высококонцентрированных производств можно продолжать и дальше. Организаторы социалистического производства также были убеждены в "эффективности" концентрации производства(19). Действительно, многие марксистские идеологи в капиталистических странах приветствовали возрастающую концентрацию производства в капиталистических странах как необходимый шаг на пути к окончательной тотальной концентрации индустрии под надзором государства. Ленин говорил о "превращении всех граждан в рабочих и служащих одного гигантского " синдиката - всего государства"(20). Спустя полвека советский экономист Н. Лелюхина в "Вопросах экономики" могла утверждать, что "СССР обладает наиболее концентрированным производством во всем мире"(21). Как в энергии, населении, трудовой деятельности, образовании, так и в организации экономики принцип концентрации, присущий цивилизации Второй волны, проник очень глубоко - поистине намного глубже, чем любые идеологические различия между Москвой и Западом.

Максимизация

Разрыв между производством и потреблением породил также во всех обществах Второй волны болезнь навязчивой "макрофилии" - разновидность техасской страсти к огромным размерам и постоянному росту. Если бы было верно, что длительные производственные процессы на фабрике приводят к понижению цен на единицу продукции, то, по аналогии, увеличение масштаба должно было бы вызвать экономию и в других сферах деятельности. Слово "большой" становится синонимом слова "эффективный"; а максимизация становится пятым ключевым принципом. Города и народы гордились тем, что обладают самыми высокими небоскребами, крупнейшими плотинами или самыми обширными в мире площадками для игры в гольф. Кроме того, поскольку большие размеры являются результатом роста, наиболее индустриальные правительства, корпорации и другие организации стали фанатичными проводниками идеи непрерывного возрастания. Японские рабочие и сотрудники Мацусита электрик компани (Matsushita Electric Company) ежедневно повторяли хором: