Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
– Не правда ли? – с ребяческой гордостью подхватывал Гальярдо.- Удар и впрямь был неплох!
И время проходило в нескончаемых разговорах о быках: эспада и поклонники его таланта без устали перебирали события дня и вспоминали минувшие корриды. Наступал вечер, зажигались огни, а любители все не уходили. По давно заведенному обычаю квадрилья, забившись в отдаленный угол, молча и терпеливо сносила эту болтовню. Без разрешения маэстро «ребята» не имели права уйти, чтобы переодеться и пообедать. Пикадоры, изнемогая под тяжестью железных доспехов, защищавших ноги, и страдая от ушибов, полученных при падении с лошади, вертели между колен свои твердые касторовые шляпы; бандерильеро
Наконец, взглянув на товарищей, матадор произносил: «Можете идти». И тореро, толкая друг друга, словно выпущенные на свободу школьники, устремлялись к выходу, между тем как Гальярдо продолжал упиваться похвалами местной «знати», забыв о Гарабато, молча ожидавшем возможности раздеть матадора.
В свободные дни, отдыхая от утомительного напряжения, в котором его держали опасности боя и обожание толпы, Гальярдо вспоминал о Севилье. Время от времени приходили надушенные письма в несколько строк, поздравлявшие его с успехом. Ах, если бы донья Соль была здесь вместе с ним!
В постоянных разъездах из города в город, окруженный почитателями, изо всех сил старавшимися доставить ему удовольствие, он сходился с женщинами и участвовал в празднествах, устраиваемых в его честь. Но попойки оставляли горький осадок, он становился мрачен и необщителен. Его охватывало безудержное желание причинить женщине боль, потребность быть жестоким, чтобы выместить на ней все, что он терпел от причуд и капризов той, другой представительницы слабого пола.
Случалось, у него рождалась потребность поделиться своими переживаниями с Насионалем, властная потребность найти облегчение в исповеди, снять со своей души тяжелый камень.
Кроме того, вдали от родной Севильи он испытывал к бандерильеро какую-то особую нежность и привязавность. Себастьян знал о его любовной связи с доньей Соль, ему случалось издали видеть ее, а она не раз смеялась, слушая забавные рассказы о чудаковатом бандерильеро.
Себастьян выслушивал исповедь эспады, сурово насупясь.
– Тебе, Хуан, следует забыть эту сеньору. Мир и лад в семье стоят дороже всех наших успехов, ради которых мы рискуем жизнью. Как знать, не вернемся ли мы домой в один прекрасный день калеками. Верь мне, Кармен знает больше, чем ты воображаешь. Она догадывается и уже не раз намекала мне на твои делишки с племянницей маркиза. Не грешно ли так терзать бедняжку? Берегись, у Кармен горячий нрав, и как бы вам обоим не досталось от нее.
Но вдали от семьи, целиком отдавшись мыслям о донье Соль, Гальярдо не обращал внимания на предостережения Насионаля и лишь пожимал плечами в ответ на его увещания. Ему было необходимо поделиться с кем-то приятными воспоминаниями, рассказать о пережитых счастливых минутах с бесстыдством любовника, желающего вызвать в друге зависть к своему успеху.
– Ты не знаешь, что это за женщина! Ты, Себастьян, ведь ничего не смыслишь в таких вещах! Все женщины Севильи вместе взятые ничто перед ней. Возьми всех женщин из всех городов, где мы с тобой побывали,- и все они рядом с ней никуда не годятся. Мне никто не нужен, кроме доньи Соль. Когда узнаешь такую сеньору, как эта, никого больше не захочешь. Если б ты, парень, знал ее так, как я знаю! Наши женщины пахнут свежестью, чистым бельем. А эта, Себастьян, эта!.. Представь себе аромат всех роз из алькасарских садов… Нет, лучше,- это жасмин, жимолость, благоухание вьющихся растений из райских цветников; и этот
Гальярдо не получал больше писем из Севильи. Донья Соль отправилась за границу. Он видел ее только раз, когда выступал в Сан-Себастьяне. Прекрасная сеньора жила в Биаррице п приехала вместе с другими дамами-француженками, желавшимп посмотреть тореро. Он встретился с ней днем. Потом она уехала, и летом до него доходили лишь отрывочные вести – редкие ппсьма да новости, которые он узнавал от маркпза через своего доверенного.
Донья Соль разъезжала по модным курортам, назваипя которых Хуан слышал впервые: их и выговорить было невозможно; потом она отправилась в Англию, а затем переехала в Германию, чтобы послушать оперы в каком-то замечательном театре, который открывался лишь на несколько недель в году. Гальярдо потерял надежду вновь встретиться с ней. Она была перелетной птицей, беспокойной искательницей приключений и едва ли вернется на зиму в Севилью, в свое старое гнездо.
Мысль, что он никогда больше не увидится с доньей Соль, приводила тореро в отчаяние: такова была власть этой женщины над его телом и душою. Никогда больше не встретиться! Так зачем же рисковать своей жизнью, добиваться славы? На что ему все рукоплескания толпы?
Импресарио успокаивал Хуана. Вот увидишь, опа вернется. Непременно вернется, хотя бы только на один год. Несмотря на все сумасбродства и причуды, донья Соль – женщина практичная и о своих интересах не забывает. Ей никак не обойтись без помощи маркиза, а дела ее весьма запущены; и личное ее состоя!-ние и наследство после смерти мужа – все пошатнулось в результате длительной жизни на широкую ногу вдали от родины.
Эспада вернулся в Севилью к концу лета. Ему предстояло еще немало коррид осенью, но в его распоряжении оставалось около месяца, и он хотел отдохнуть. Семья Гальярдо отправилась в Санлукар, чтобы поправить здоровье золотушных племянников, нуждавшихся в морском воздухе.
Когда Гальярдо узнал от доверенного, что донья Соль неожиданно для всех появилась в Севилье, сердце его радостно дрогнуло.
Эспада немедленно отправился к ней, но, обменявшись несколькими словами, оробел от ее холодной любезности и странного выражения глаз.
Она смотрела на него отчужденно, словно лишь теперь с удивлением заметила грубоватую внешность тореро и дистанцию, отделявшую ее от этого молодого убойщика скота.
Он также почувствовал пропасть, которая внезапно открылась между ними. Он видел в ней другую женщину – светскую даму пз чужой, неведомой страны.
Они вели спокойную беседу. Казалось, она забыла прошлое, а Гальярдо не смел напомнить о нем и не решался ни на малейшую вольность, опасаясь вызвать знакомый ему приступ гнева.
– Севилья! – воскликнула донья Соль.- Приятный и красивый город. Но мир велик! Знаете, Гальярдо, в один прекрасный день я навсегда улечу отсюда. Право, я, кажется, буду здесь невыносимо скучать. У меня такое чувство, будто мою Севилью подменили.
Она больше не говорила ему «ты». Проходили дни, а тореро все не решался напомнить ей о прошлом. Он только с молчаливым обожанием смотрел на нее своими влажными, африканскими глазами.
– Мне скучно… Я уеду отсюда…- повторяла донья Соль при каждой новой встрече.