Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
– Раз! – издеваясь, крикнула хором публика.
Матадор повторил прием второй раз, и снова зверь дрогнул всем телом.
– Два! – с хохотом закричали зрители.
Он повторил попытку в третий раз, но зверь только ревел от мучительной боли.
– Три!
Однако теперь к насмешливому хору присоединились свистки и крики протеста. Когда же он кончит, этот матадор?
Наконец Гальярдо удалось попасть острием клинка в стык спинного и головного мозга, поразив жизненный центр; бык мгновенно рухнул и неподвижно вытянул ноги.
Матадор вытер пот со лба
Он оставался между барьерами, стараясь отдохнуть перед тем, как выпустят второго предназначенного для него быка. Раненая нога ныла после долгой беготни. Да, он был уже не тот, это ясно. Напрасны были его гордые замыслы, его решение «держаться поближе». Ноги утратили былую ловкость и силу, правая рука потеряла уверенность, исчезла отвага, побуждавшая его стремительно вонзать шпагу прямо в затылок быка. Теперь он весь сжимался, не подчиняясь собственной воле, подобно трусливому животному, которое надеется избежать опасности, отворачиваясь и закрывая глаза.
Все суеверные предчувствия, пугающие и неотвязные, снова проснулись в нем.
«Дурная примета,- думал Гальярдо.- Сердце говорит мне, что пятый бык проткнет меня рогом… Он проткнет меня, спасения нет!»
Однако, когда пятый бык вышел на арену, то первое, что он увпдел, был плащ Гальярдо. О, какой это был бык! Казалось, совсем не его выбрал Гальярдо вчера в коррале. Должно быть, животных выпустили в другом порядке. А страшная мысль неотступно преследовала матадора: «Дурная примета! От рогов не уйти. Сегодня меня вынесут с арены ногами вперед…»
Все же он наступал на зверя и отвлекал его от попадавших в опасное положение пикадоров. Сначала все его действия проходили в молчании. Потом публика, смягчившись, лениво захлопала.
Но когда подошло время смертельного удара и Гальярдо встал перед зверем, все, казалось, поняли, в каком он смятении. Движения его были беспорядочны: стоило быку дернуть головой, как он, испуганно отшатнувшись, делал несколько скачков назад, и каждую попытку к бегству зрители приветствовали градом насмешек:
– Беги! Беги!.. Забодает!
Вдруг, словно решив покончить любым способом, Гальярдо бросился вперед и нанес быку удар, но сбоку, чтобы поскорее ускользнуть от опасности. Раздался взрыв свистков и криков. Шпага вонзилась в затылок всего на несколько сантиметров и, задрожав, отлетела далеко в сторону.
Гальярдо подобрал оружие и снова пошел на быка. Он встал в позицию, готовясь к удару, и в тот же миг зверь кинулся на него. Гальярдо хотел
И этот гордый красавец, так восхищавший публику своим изяществом, стоял перед всеми, смешной и жалкий, в рваных штанах, растрепанный, с косичкой, висящей словно ободранный крысиный хвост.
Вокруг него взметнулись плащи капеадоров, объединившихся в милосердном стремлении прикрыть и защитить его. Все матадоры из благородного чувства товарищества бросились готовить ему быка, чтобы он мог покончить одним ударом. Но Гальярдо, казалось, был слеп и глух: он следил за быком лишь затем, чтобы бросаться назад при малейшем его движении, словно теперь он окончательно сошел с ума от страха. Он даже не понимал, что говорят ему товарищи; смертельно бледный, сдвинув брови, точно пытаясь напрячь все свое внимание, он лепетал, сам не слыша своих слов: «Все с арены! Оставьте меня одного!»
А между тем страх неотступно шептал ему на ухо: «Сегодня ты умрешь! Сегодня твой последний день».
По бессвязным движениям матадора зрители догадались о его состоянии.
– Да он боится быка! Он просто трусит!
И даже самые страстные приверженцы Гальярдо смущенно молчали, не в силах объяснить это никогда не виданное явление.
Проявляя непоколебимое мужество людей, сидящих в безопасном месте, одни забавлялись его ужасом, другие, вспомнив о зря истраченных деньгах, поносили матадора, который из инстинкта самосохранения лишает их удовольствия. Грабеж!
Наиболее подлые осыпали матадора бранью, ставящей под сомнение его пол. После долгих лет любви и преклонения волна ненависти вынесла на поверхность воспоминания о детстве тореро, забытые даже им самим. Его корили ночными похождениями на Аламеда-де-Эркулес. Издевались над его рваными штанами, над выглядывавшим из дыры нижним бельем.
– А что у тебя видно! – кричали притворно тонкие голоса.
Гальярдо оставался глух ко всем издевательствам. Защищенный плащами товарищей, он пытался использовать каждый промах быка, чтобы ударить его шпагой. Но бык не замечал этих уколов. Так велик был страх Гальярдо перед рогами, что он боялся вытянуть руку и прикасался к быку только кончиком клинка.
Иной раз шпага падала, едва задев шкуру, другой раз втыкалась в кость и, погрузившись меньше чем наполовину, трепетала при каждом движении зверя. Бык шел вдоль барьера, низко опустив голову и непрерывно мыча, словно ему надоели эти бессмысленные мучения. Матадор преследовал его с мулетой в руке, стремясь прикончить поскорее и боясь за самого себя, а за ним, размахивая плащами, шло целое войско помощников, как будто надеясь взмахами красных тряпок убедить быка подогнуть колени и лечь. А бык, роняя с морды пену, весь ощетиненный шпагами, бежал вдоль барьера, навлекая на матадора град насмешек и оскорблений.