Тревожная служба. Сборник рассказов
Шрифт:
— А твое место все еще не занято, — заметил я.
В ходе этой словесной перепалки мне вдруг стало предельно ясно, какой ответ я дам на ее последующие слова, ибо заранее знал, что она сейчас скажет. И она действительно сказала то, что я думал:
— Найдется кто-нибудь другой, и, вполне возможно, даже лучше, чем я.
И, сам того не желая, я нанес довольно резкий встречный удар:
— Он уже нашелся, хотя я и сомневаюсь, что он лучше тебя. — Произнося эту фразу, я почувствовал, однако, что держусь не таким уж молодцом, каким мне хотелось казаться.
Инге насторожилась.
— Но ты же сказал, что мое место еще свободно...
— До
Инге удивленно взглянула на меня и вдруг поняла, что это я... Она быстро соображала, моя Инге. Она посмотрела на меня, как смотрят на душевнобольного, и тихо спросила:
— Я правильно поняла тебя?
— Видимо, да, — ответил я.
Инге вдруг рывком придвинулась ко мне, схватила за руку, крепко сжала пальцы и вплотную приблизила свое лицо к моему. Мне показалось, что все сидевшие в кафе уставились на нас, потому что Инге, отбросив осторожность, громко произнесла:
— Не может быть!
— Я тоже так подумал, когда получил твое письмо, точно так же, — признался я и удивился тому хладнокровию, с каким произнес эти слова. Но у меня было, так сказать, шестое чувство на такие ситуации, своего рода локатор, помогавший мне правильно поступить. И теперь этот локатор подсказывал, что после такого сильного контрудара следовало перейти на более мягкий тон. Вот почему, прежде чем она ответила, я добавил: — Я нужен в этом пограничном местечке. Если ты не вернешься, я вынужден буду остаться там один, а это будет очень тяжело для меня...
Мы еще немного посидели в кафе, но нам там стало неуютно. На нас то и дело глазели посетители, потому что тема нашего разговора не позволяла нам держаться в рамках тихой, спокойной беседы. Мы вышли на улицу, чтобы продолжить спор. В конце концов Инге сказала:
— Я понимаю тебя. Ты прав.
Ей было нелегко сделать такое признание. Я-то это прекрасно знал. И меня ничуть не удивило, что, признавшись в своей ошибке, она спросила:
— А ты разве меня не понимаешь?
— С трудом, — ответил я.
Потом я зашел к ней на квартиру: оставалось еще несколько часов до отхода моего поезда. И я был еще больше влюблен, чем прежде.
У нее дома, понятно, наш спор еще не раз вспыхивал с новой силой, но каждый раз один из нас прерывал дискуссию, закрывая рот своему оппоненту поцелуем. Насколько я понимаю, это наилучший способ покончить с любым спором. И этот метод я могу рекомендовать другим.
Вот так-то. Я пропустил три поезда и уехал только утром, но, разумеется, совсем уж головы не потерял и вернулся из отпуска без опоздания. А потом началась интенсивная переписка. Я получал письма часто, почти каждый день, и почти каждый день писал сам. И делал это с большой охотой, тем более что уже запахло осенью — приближался октябрь. Мой командир взвода, глядя на меня, говорил:
— Лишь бы все это не было зря.
Я не разделял его сомнений. Письма были прекрасные. Правда, в них нет-нет да и проскальзывали скрытые минорные нотки, но письма не были холодными. Нет, нет, они не были холодными, скорее, наоборот.
В октябре я начал преподавать в нашей пограничной деревне. Ребята в классе хорошо знали меня, а я — их. Переписка с Инге стала еще интенсивнее, потому что, естественно, добавились новые темы: педагогические, психологические, методические.
Коллеги в школе относились ко мне сердечно, оказывали помощь. На зимние каникулы я поехал в Берлин,
Наконец наступили летние каникулы. Мы поехали в Варну и жили в отеле в двухместном номере на законном основании. Никто теперь не мог к нам придраться. В пограничной деревне мы оставили за собой нашу квартиру, а ученики моего класса разделились на две группы: одни хотели, чтобы их классным руководителем оставался я, а другие — чтобы это место заняла их прежняя учительница.
Клаус Петерс
ПРОПАВШИЕ ПАТРОНЫ
Автобус выбрался из тесных переулков города и взял привычный курс на приграничные деревни. Каждый понедельник за стеклами автобуса маячили лица пограничников, возвращавшихся из отпуска в свои части. Постепенно стихли разговоры. Солдаты уже успели обменяться впечатлениями о самых важных событиях очередного отпуска. Летний день подходил к концу, спускались сумерки. Пассажиры в громыхающем «Икарусе» клевали носом. Они держались крепко за спинки передних сидений, чтобы на очередном ухабе не приземлиться на колени соседа.
Рядовому Веберу не повезло. Еще на вокзале он тщетно крутил головой в надежде найти знакомого попутчика, но такового не оказалось, и Вебер лишился возможности поделиться своими впечатлениями об отпуске. Он смотрел в окно и подсчитывал, сколько раз ему еще придется путешествовать по этой дороге. Четыре поездки — и конец его службе. «Вот тогда я навсегда останусь у своей Хельки, — думал он. — Навсегда, а не только на время короткого отпуска».
Впервые он увидел Хельку, когда зашел к товарищу по работе, чтобы захватить его на карнавал. Вместо товарища дверь открыла его сестра. Она была в красивом бальном платье. Вебер во все глаза уставился на девушку. У нее были черные, как вороново крыло, волосы. «Почему ее зовут Хелька [8] , — подумал он, — если у нее такие черные волосы?» Правда, глаза у нее оказались светлыми, вернее, светло-голубыми. «Глаза не подходят к волосам». Ну и чудаком был он тогда! «Какое это имеет значение — подходят глаза к волосам или не подходят? Зато мы подходим друг к другу. На рождество будет помолвка...»
8
Хелль — светлый (нем.). — Прим. ред.
Мотор урчал свою монотонную песню. За окном мелькали деревья. Юрген мечтал о предстоящем рождестве, вспоминал минувший карнавал. Да, она открыла ему дверь, его Хелька. А он уставился на нее, на это прелестное существо, сестру его товарища по работе.
— Я... мне нужен Петер, — с трудом выдавил он. А она, забавляясь его смущением, кокетливо улыбнулась, сказала:
— Жаль! — и кликнула брата.
А потом они втроем отправились на карнавал...
Погруженный в свои мысли, Вебер смотрел в окно автобуса. Уже совсем стемнело. На приэльбские луга опустился туман.