Тревожные ночи
Шрифт:
Таково было первое впечатление от замка, в котором засели немцы. Когда, приблизившись, мы остановились прямо против него на опушке, мы содрогнулись. Там среди сосен поднималось каменное массивное здание с высокими круглыми стенами, с мощными укреплениями вокруг, с бойницами дотов. Из этих бойниц десятки и десятки винтовок, пулеметов и орудий поливали наши роты огненным и свинцовым дождем… Но еще более сокрушительным был ответный огонь нашей артиллерии. Основную свою силу она обрушила на верхнюю часть замка, на его террасу. Но доставалось и наружным стенам, из которых наши снаряды вырывали огромные камни. Била она и по низу, по фундаменту,
— Если будем продолжать так бить их, гитлеровцам капут, — прошептал Илиуцэ, не спуская глаз с замка.
— Будем, — уверенно заметил Ефтене. — Рассвирепел наш Диакону!
Мы еще продолжали с изумлением наблюдать за шквальным огнем, неистовствовавшим над замком и его окрестностями, как вдруг услышали неподалеку треск сухих сучьев и шелест листьев под чьими-то ногами. «Попались», — подумал я с досадой. Растянувшись за деревьями, мы приготовились к обороне. Но страхи наши были напрасны; приглядевшись, мы увидели шагах в ста от нас четырех перепуганных чешских девушек, бежавших сломя голову по лесу.
«За ними гонятся немцы, — решил я. — Удрали из-под конвоя, ищут спасения в лесу».
— Ефтене, — шепнул я (он был метким стрелком и без промаха бил по телеграфной проволоке). — Если увидишь, что за ними гонятся, стреляй! Да смотри, чтобы ни один фриц не улизнул.
Затем я легонько свистнул, чтобы привлечь к себе внимание девушек. Они остановились, сбившись стайкой, испуганно озираясь по сторонам. В лесу было по-прежнему тихо. Решив, что им, очевидно, послышалось, они снова бросились бежать. Я свистнул громче, они опять остановились, повернувшись к нам, но не увидели нас. Девушки были совсем юные, почти подростки, миловидные и стройненькие, со свежими лицами, головы у всех четырех повязаны были яркими узорчатыми платочками. Чтобы больше зря их не пугать, я приказал Илиуцэ заговорить с ними.
— Эй, красавицы! Сюда! — тихонько позвал он беглянок.
Девушки застыли на месте, смотря на него с ужасом. Илиуцэ подошел к ним, улыбаясь, предварительно расправив под ремнем китель и держа автомат в руке.
— Ой-ой-ой! — вырвалось невольно у девушек.
Убедившись, однако, что перед ними не немец, они перестали бояться и даже как будто обрадовались, хотя и продолжали еще поглядывать на Илиуцэ с опаской. Потом, сделав несколько робких шагов ему навстречу и все еще держась стайкой, остановились перед ним, молчаливые и испуганные, дрожа всем телом. Переглянулись между собой, попытались заговорить и вдруг затараторили все разом, взволнованные, показывая все время руками на замок. Лица их выражали попеременно то страх, то надежду. Глаза наполнились слезами, в голосе слышалась мольба.
Конечно, Илиуцэ ничего не мог понять из их сбивчивых речей. Он попросил их успокоиться и говорить с ним не всем сразу.
Так он выяснил, что девушкам действительно удалось вырваться из когтей гитлеровцев и что всю ночь они провели в лесу, пробираясь к нашему фронту. Ураганный обстрел замка нашей артиллерией страшно их напугал. Но вместе с тем придал им смелость отправиться на поиски наших, потому что за ночь немцы загнали в подвал замка поголовно всех жителей села…
— Там мама и братья, — перевел Илиуцэ слова одной из
Мы с Ефтене тоже вышли из укрытий, вновь напугав беглянок. Быстроногого Илиуцэ я отправил к Диакону с донесением, а за ним следом направились через лес назад к нашему фронту и мы с девушками.
Я шел впереди вдоль опушки, показывая дорогу, Ефтене замыкал шествие. Мы еще находились в пути, когда обстрел замка неожиданно прекратился и над долиной и лесом сразу установилась тишина. Некоторое время эхо еще погромыхивало вдали, но скоро стихло и оно. После страшного грохота и рева тишина эта казалась почти неестественной, жуткой. Черное дымное облако медленно уплывало за село, и горизонт в стороне замка все более прояснялся. Девушки остановились и в течение нескольких мгновений испуганно прислушивались.
— Ах, боже мой, боже мой! — вздохнула одна из них с облегчением, молитвенно сложив руки на груди.
Ефтене стал легонько подталкивать девушек вперед, явно робея и смущаясь. Но плутовки уже давно подметили застенчивость этого сильного парня и сейчас бросились от него врассыпную, как овечки от волка.
— Счастье ваше, что война, — великодушно пробормотал им вслед наш великан.
Я только усмехнулся на эту его реплику, зная, как плохо понимал он женщин. Оставь его с ними одного, совсем заклюют парня!
Мы продолжали наш путь в полнейшей тишине. Это позволило мне невольно подслушать разговор, не предназначенный для чужих ушей. Оглянувшись украдкой, я увидел, что одна из девушек отделилась от стайки и шла теперь рядом с Ефтене. Она что-то оживленно ему рассказывала. Парень ни слова не понимал по-чешски и в ответ бормотал только одно: «Капут, капут!» — имея, очевидно, в виду немцев. Девушка шаловливо схватила его за руку и расхохоталась прямо в лицо. Это так смутило беднягу, что он даже остановился, опустив глаза в землю. «Ах, молодость, молодость!» — вздохнул я, опечаленный, чувствуя себя совсем старым… Девушки уже забыли о запертых в подвале замка, Ефтене — о войне.
Бывают такие минуты на фронте, когда с неожиданной силой охватывает тебя сожаление о непрожитой жизни, о загубленных молодых годах!..
— Ефтене, — с притворной строгостью заметил я ему (мне тоже захотелось приобщиться к этой игре), — оставь в покое девушку! — Та мгновенно метнулась к подружкам, а бедный парень так смутился, что покраснел как рак и стал перекладывать винтовку из одной руки в другую.
— Ах, какая она стройненькая, господин лейтенант! — вырвалось у него невольно.
Глаза его при этом вспыхнули, что не укрылось от внимания плутовки. И стоило мне отвернуться, как она уже снова была возле него, продолжая свою увлекательную игру. Как чудесна была эта юная пара! Статный, сильный юноша с воинской выправкой, с твердым решительным шагом и таким милым застенчивым взглядом, свидетельствующим о мягком любящем сердце. И эта худенькая стройная девушка с легкой пружинистой походкой и такими лукавыми искорками в веселых голубых глазах!
Мне так осточертела война, что порой я досадовал и на жизнь, которая должна была наступить после нее, в которой, мне казалось, я никогда не буду жить. Я даже спрашивал себя, неужели я действительно мог спать когда-то на постели, положив голову на подушку, любоваться девушкой, обнимать ее…