Три билета до Эдвенчер

Даррелл Джеральд

В Гвиане я слышал массу историй, что опоссумы готовы сожрать всех и все, что встретится у них на пути; в то же время в толстенных ученых книжищах по естественной истории, не доверять которым я не находил оснований, утверждалось, будто желудкам опоссумов потребна исключительно нежнейшая диета вроде фруктов и насекомых, и лишь изредка они снисходят до яичка или птенчика. В целях выяснения истины я поставил следующий эксперимента в течение трех дней снабжал опоссумов самой омерзительной пищей, какую только мог отыскать. В дело шло все: и в вчерашнее кэрри, и полупротухшие трупы животных. И что же? Мои питомцы пожирали все до последнего кусочка! Складывалось впечатление, что, чем отвратительнее еда, тем больше они в ней находили вкуса! К несчастью,

на четвертый день мои гастрономические опыты пришлось прикрыть: от клеток опоссумов несло такой вонью, что Боб заявил, что хоть он всячески приветствует мои зоологические изыскания, но тем не менее вовсе не жаждет подхватить из-за них дизентерию. Что ж, мне и трех дней оказалось достаточно, чтобы убедиться, что все рассказанное об опоссумах — правда.

И то сказать — опоссум не ахти как привлекателен с виду, даже если не брать во внимание его омерзительных повадок. Ростом он с небольшую кошку, его густая неопрятная шуба раскрашена в три цвета — желтоватый, кремовый и шоколадный. У него короткие голые розовые ножки и длинный чешуйчатый хвост, серый у основания и с, розовыми родинками на конце. И ножками и хвостом он мастерски цепляется. Что касается его морды, то она, боюсь, даже неискушенному наблюдателю как нельзя лучше расскажет о характере обладателя: ее отличают длинный голый розовый нос и безвольно свисающая нижняя челюсть, открывающая злобную, полную больших острых зубов пасть. Глаза карие и неизменно злобного выражения. Из неопрятной шерсти на голове высовывается пара голых, просвечивающих, почти ослиных ушей, дрожащих и настораживающихся при каждом звуке. Если вам случится потревожить зверька, он широко раскроет пасть и примется шипеть на вас. А поскольку верхняя и нижняя челюсть у него узкие, длинные и полны здоровенных зубов, то в этот момент он делается похожим на некоего мохнатого крокодила. Если же вы оставите без внимания его предупреждающее шипение, он издаст низкий вопль, похожий на кошачий, а потом бросится на вас и цапнет.

Сказать по совести, опоссумы меня весьма разочаровали. Сколько я ни старался, но ни в характере, ни в привычках, ни во внешнем облике я не мог найти ничего такого, что пришлось бы мне по сердцу. Я-то думал: вдруг у этого врага общества номер один окажется щегольская внешность и пылкий характер, а вместо этого он оказался отвратительной, вечно подвывающей тварью с извращенными вкусами, даже без сколько-нибудь привлекательной наружности, которая могла бы хоть как-нибудь компенсировать его пороки. Как-то вечером, когда я дал волю жалобам по этому поводу, Айвен подал мне мысль, направившую меня на след родичей нашего Didelphys.

— Думаю, сэр, — сказал Айвен своим традиционным голосом джентльмена, выбирающего костюм в богатом магазине, — что лунный увари пришелся бы вам по вкусу.

— Какой-какой? Нам тут земные задали жару, а тут еще лунный! — отрубил я.

— Это совсем другой увари, — популярно пояснил Айвен. — Он меньше тех, что вы приобрели, сэр, и у них нет таких вредных привычек.

— Лунный увари… Красиво звучит! — сказал Боб. — А почему их так называют, Айвен?

— Говорят, будто они появляются только в лунные ночи, сэр.

— Хочу лунных увари! — твердо сказал я. — Чую сердцем, это должны быть замечательные звери.

— Уж наверняка не страшнее тех вурдалаков, которых ты имел неосторожность приобрести, — сказал Боб, указывая на вонючую клетку с Didelphys. — Но прошу тебя — если в самом деле добудешь лунных, ради Бога, не устраивай больше гастрономических экспериментов, или мне придется спать на улице!

Когда вечером к нам, как всегда, нагрянула толпа звероловов с трофеями, я подробно расспросил их о лунном увари. Да, они знают о нем не понаслышке. Да, их здесь полно. Да, они с легкостью добудут мне несколько штук. Что ж, подумал я, следует спокойно ждать, когда тебе приволокут мешок лунных увари! Не тут-то было! Целая неделя прошла — никакого результата. Я вновь расспросил охотников. Да, все они из кожи лезут вон, выслеживая лунных увари, но по необъяснимым причинам те как сквозь землю провалились. Я поднял цену и взмолился, чтобы охотники удвоили усилия. Чем дольше я ждал, тем больше жаждал заполучить этих неуловимых лунных увари.

Но вот в один прекрасный вечер в нашу коллекцию пришло такое пополнение, что я на время выбросил из головы мысли о лунных увари. Мы, как всегда в это время, сидели за чаем, когда явился охотник с неизменным мешком за плечами. Но когда он развязал мешок и с безразличным видом вытряхнул содержимое к нашим ногам, все так и ахнули, а Боб, сидевший ближе всех, шарахнулся, словно конь, и

опрокинул чашку чая прямо себе на рубашку. А оторопеть и в самом деле было от чего: из мешка выкатился не кто иной, как большой, и притом весьма рассерженный, двупалый ленивец, похожий на маленького медведя. Он упал на пол, разинув пасть, шипя и размахивая лапами. Размером он был с крупно; терьера, одет в грубую бурую шкуру, косматую и неопрятную на вид. Его лапы, казавшиеся длинными и стройным по сравнению с пропорциями его тела, заканчивались гроздьями длинных острых когтей. Голова его очень напоминала медвежью, а маленькие круглые красноватые глазки придавали его морде весьма сердитое выражение. Но что больше всего изумило меня, так это его пасть, полна больших острых зубов неприятнейшего желтоватого оттенка. Никогда бы не подумал, что столь мощные клыки могут быть у такого последовательного вегетарианца, как ленивец.

Я расплатился с охотником. Мы дружными усилиями запихали зверя обратно в мешок, и я принялся мастерить ему клетку. Когда сооружение уже было доведено до половины, я, к своему негодованию, обнаружил, что кончилась проволочная сетка, а потому пришлось взяться за хлопотное занятие по выделке планок, которыми затем обрешечивалась клетка. Когда последний гвоздь был вбит, мы оборудовали клетку мебелью (то бишь удобным для висения суком), водворили в нее ленивца, а сами не спускали с клетки глаз — всем было любопытно посмотреть, как он будет устраиваться. Он, конечно, зацепился за сук своими когтями, похожими на железные кошки, и повис на нем.

Я щедро наделил его огромной гроздью бананов и охапкой вкуснейших листьев, а сам отправился спать.

В два часа ночи меня разбудили доносившиеся из комнаты животных странные звуки — хрумканье, чередующееся с шипением, и взволнованный писк Катберта. Первое, что пришло мне в голову — что сбежала одна из наших длиннющих анаконд и теперь пожирает моих питомцев одного за другим. Я выпрыгнул из гамака и засветил крохотную лампу-молнию, которую на всякий пожарный случай всегда держал под рукой. Правда, света от нее было ничуть не больше, чем от какого-нибудь ничтожного светлячка, но все же лучше, чем ничего. Вооружившись палкой, я зашел в комнату животных, огляделся и в полумраке увидел Катберта — он сидел на ярусе клеток и взирал высоты на все происходящее полоумным и вместе с тем негодующим взглядом. Я сделал еще шаг: тут кто-то цапнул меня сзади за штанину и одним махом разорвал ее от колена до щиколотки! С трудом устояв на ногах, я опасливо обернулся и осторожненько посветил лампой-молнией. Я был убежден, что нападавший не мог быть из числа моих подопечных, потому что никто из них, насколько я знал, не обладал ни скоростью, ни силой для столь молниеносной атаки. Аккуратненько притворив дверь, я закрыл ее на свою палку как на засов — и что же вижу: на дощатом полу, словно большая мохнатая морская звезда, распростерся ленивец.

А надо вам сказать, что ленивец, лежащий на земле почти столь же беспомощен, как новорожденный котенок Лапы служат ему для висения, а не для ходьбы. Поэтому оказавшись на земле, он может выбраться из положение только зацепившись за что-нибудь когтями и подтянувшись. А это нелегкое дело, и тот, кто впервые столкнете с этой ситуацией, может подумать, что у животного паралич или перелом позвоночника. Но попробуй дерзнуть подойти в пределы досягаемости его могучих когтей и зубов — и сразу убедишься, что животное вовсе не так беспомощно, как кажется на первый взгляд.

Ленивец лежал с непонятным выражением на морде, вслепую выискивая своими стальными когтями, за что бы зацепиться, но не находил ничего подходящего на голом дощатом полу. Убедившись, что ленивца пока можно оставить в покое, я занялся осмотром клетки — мне было любопытно, каким же образом он умудрился оттуда удрать. Оказывается, он отодрал две планки (а я-то думал, что надежно прибил их!), и этого оказалось достаточно, чтобы выбраться наружу. Каким именно путем он этого добился, точно сказать не берусь, но все же выскажу предположение, что он орудовал когтями, как опытный взломщик фомкой. Пока я определял масштабы повреждений, Катберт слетел вниз, шумно хлопая крыльями, и попытался сесть ко мне на плечо, очевидно сочтя его самым безопасным местом во всей комнате. К его неудовольствию, я спихнул его и отправился за гвоздями и молотком. Стоило мне засесть за ремонт клетки, как он тут же взгромоздился на ее крышку и все время, пока я работал, смотрел мне в глаза с озабоченным выражением и громко пищал. Тем временем от шума проснулся Боб — бодрым шагом влетев; в комнату, он потребовал объяснить, какого лешего я грохочу молотком посреди ночи.