Три богини судьбы
Шрифт:
– Пикап, что ли? Или фургон? Синего цвета?
– Да, да, возить, удобно возить товар. Там что-то писать сбоку.
– На борту было что-то написано? – Должиков пометил себе.
– Да, писать, яркий буква, как реклама.
– Значит, потерпевшая… та женщина в белом пальто, которая курила и которую вы узнали на фото, села в синий пикап?
– Да, туда сесть, не в маршрутка, туда.
– Мы уточнили, Заборова и раньше пользовалась попутками, от места работы в аэропорту до дома ей не так уж далеко, – сказал Должиков.
– Вот вам и китайский товарищ Мао Цзэдун, – Гущин усмехнулся, когда они оставили сорок шестой кабинет. – Ну хоть по-нашему
– Вообще-то найти свидетельницу надо было раньше, десять дней назад, как пропала эта Заборова, – Катя не удержалась, уколола.
– И сейчас бы не нашли, если бы не повезло, – Гущин хмыкнул миролюбиво. – Где сыск, где везение… Мне вон тоже повезло – подкузьмило тогда на Арбате оказаться. Ну да ладно, кое-какие факты теперь есть в загашнике. Заборова села в синий пикап или фургон на остановке возле аэропорта. Интересно, а что там эксперты колдуют со следами протекторов на месте убийства… Какая там машина была?
– Ее изнасиловали? – Катя задала тот вопрос, который задавала еще в Куприяновском карьере.
– Следы спермы экспертиза выявила.
– Где-то держали десять дней, потом убили и хотели тело утопить, но не получилось. Федор Матвеевич, шансы на раскрытие есть, а?
– Шансы-то… Да, надо раскрывать, может, что и по старому следу всплывет.
Гущин произнес это многозначительно – мол, нечего мне тут по репортерской своей привычке шансы прикидывать.
– По какому старому следу? – Катя насторожилась.
– Да понимаешь, фамилия, как только компьютер данные выдал, еще до опознания, знакомой мне показалась. Заборова… Марина Заборова, да еще работала в обменном пункте валюты, считай, что в банке… Давно это было, почти одиннадцать лет назад, и мы тогда им не занимались, УБОП его вел. Ограбление отделения банка на Новой Риге. Красивое было ограбление, чистое, и сразу мнение у всех наших сложилось, что преступники кого-то имели в системе… ну, крота в самом банке, больно уж ловко все вышло с сигнализацией… Так вот эта Заборова тогда, одиннадцать лет назад, молодая еще сотрудница, по этому делу проходила по касательной – не как подозреваемая, но и не совсем как свидетель. Она работала в то время в главном офисе этого банка. Тогда все сотрудники проверялись досконально. Ну и она тоже. У нее тогда, помнится, был приятель, точнее, любовник. Он в охране банка работал, и там, в отделении на Новой Риге, у него самого то ли вклад был, то ли ячейка банковская… Так вот он проходил по делу как один из возможных подозреваемых, причастных к ограблению. Надо материалы поднять и все уточнить. Только тогда все и с ним, и с его любовницей, этой Заборовой, заглохло, дело так и повисло нераскрытым.
– Почему?
– Насколько я припоминаю сейчас, – Гущин вздохнул, – этот охранник бесследно пропал. Тогда его так и не нашли.
Глава 20
ПЛОТЬ
Лариса Павловна Дьякова вернулась из химчистки и не застала дома сыновей. Раньше она не очень бы обеспокоилась по этому поводу, но сегодня отсутствие «детей» наполнило ее сердце тревогой. И раздражением. И злобой. Где их носит до сих пор? Что они еще затевают?
Хотя сыновья давно уже были взрослыми мужчинами, Лариса Павловна не воспринимала их таковыми: сынки… сопляки… что они смыслят? Что они могут в этой жизни самостоятельно? Ничего. Даже жениться с умом, с
Дом встретил ее тишиной, темнотой. Питбуль Рой – недовольным нетерпеливым повизгиванием: ну, где ты была, мать? Отчего так долго?
ХОРОШО ХОТЬ В ПОДВАЛЕ ТЕПЕРЬ ВСЕ УБРАНО. ХОТЬ С ОБЫСКОМ ПРИХОДИ – НИЧЕГО НЕТ. ВЫВЕЗЛИ, ПОХЕРИЛИ…
КОНЕЦ – ДЕЛУ ВЕНЕЦ.
Но о конце не было и речи. Лариса Павловна была только в середине пути…
Она долго стояла у зеркала, придирчиво разглядывая себя. Да, постарела ты, мать, сдала… Пьешь много, а как не пить, когда все через жопу?! Вся жизнь, вся эта их проклятая жизнь, все одиннадцать лет…
С химчисткой вон – делом, в которое она вложила свои последние крохи, то, что еще оставалось по старой памяти от Жоржика Кудрявого, – знали, помнили его и в Воркуте, и в Чите, и в Ростове, и в Крестах, и в Матросской Тишине, – с химчисткой – все, швах… Бизнес разваливается, на ладан дышит. Кризис… До кризиса все же легче было… Или нет, не особенно. Все ее планы, все ее амбиции сдохли в жалкой химчистке. Сегодня вон с жалобами клиентов пришлось самой разбираться – кому простыню испортили, кому халат банный не вернули после стирки… Все компенсации денежной требуют. И счетов куча – за воду, за свет, за аренду помещения, за порошки, моющие средства, отбеливатели, а еще гладильный стан сломался, ремонтировать надо и…
И ЭТУ СУКУ, ЭТУ ПОДЛУЮ СУКУ ГРИШКА УБИЛ. А ОНА ТАК НИЧЕГО И НЕ СКАЗАЛА ПУТНОГО…
Не выдала, где ОН. Где живет, пиво пьет, в потолок себе плюет, в каком городе, в какой стороне…
Ну и лица были у тех сестер-колдовок, когда она заявилась к ним с просьбой найти ЕГО. Верно, подумали: мадам-то ку-ку, совсем ку-ку, через одиннадцать лет любовника сбежавшего хочет найти.
А ведь не совсем она соврала им там, на этой их Малой Бронной. Правды не сказала, но и не соврала. Были ведь они с НИМ любовниками, были любовниками когда-то… Двенадцать, одиннадцать лет назад. Ей тогда было всего пятьдесят, и тело у нее хоть и полное, но как мяч резиновый было. Как шлепнет ОН ее, бывало, по заднице… звонко…
ОН ей Жоржика Кудрявого чем-то напоминал порой, хотя был, конечно, другой совсем. И молодой, такой молодой, мерзавец, что дух у нее порой захватывало и сердце замирало, и хотелось взять его вот так… лицо его к себе приблизить, поцеловать в губы, сладкие губы… Люби, люби меня, пацан, люби, мой мальчик ненаглядный, меня нежно и сильно, и не будет ни в чем тебе горя и отказа, все, что хочешь, для тебя сделаю, луну с неба достану, только люби, спи со мной вот так… будь как муж и как сын, единственная радость моя, звезда моя путеводная на склоне лет. Когда впереди лишь старость, морщины, седина, смерть…
Что ты хочешь, пацан, денег? Так я добуду их для тебя. Много добуду, ты только не уходи…
Ушел…
Сбежал со всеми деньгами…
Кинул…
А сынки-дураки с НИМ тогда, одиннадцать лет назад, не ладили, ох не ладили. Петьке-то он почти ровесником был, а Гришка, хоть и молокосос еще тогда был, простить ему не мог, как это он с ней, с матерью их, в постели кувыркается. Каждый вторник, каждый четверг, ну и по выходным, когда свободен, не на дежурстве в банке… А где он бывал по понедельникам, по средам, пятницам? Тогда, одиннадцать лет назад, ей и невдомек было. Говорил – с друзьями в баню, в баре посидели. Все врал, глядя прямо в глаза ей, врал. Она у него уже тогда была, эта сука, эта вонючая сука…