Три Царя
Шрифт:
Первое что бросилось ему в глаза, это седые волосы цвета обугленной березовой коры, и такая же длинная борода, что пахла псиной. Он не смог разглядеть лица, так как для этого ему пришлось бы повернуть свою голову полностью. «Пускай идет своей дорогой, а мы пойдем своей», — думал он, поддавая кобыле, что широко раздувала ноздри.
Силуэт, коим больше не являлся, отказывался реагировать на проезжающую повозку, лишь вытер пот рукавом, и едва слышно ухнув, прогнал палкой пролетающую мимо муху. «Смертью пахнет видать, Василька моя это и почувствовала, разит как от мёртвого». Кобыла тащила повозку за собой, с писклявым скрипом колеса.
— Маменька, мы ему не поможем? Совсем худо дяденьке, и пахнет он дурно, — пробормотала она.
— Помолчи, Маруська! — процедил сквозь зубы мужичек.
Этого еще не хватало. Он чувствовал себя паршиво, что так хладнокровно проехал мимо человека, который явно нуждается в помощи, не предложив даже и глотка воды. Ощущение было мерзким, но ему надо заботиться о своей семье в первую очередь, ведь как только хлынет полный поток беженцев, все трактаты и тропы будут кишеть бандитами и разбойниками. Возможно, когда-нибудь ему представится возможность показать богам свою совесть, но не в этот день, не в этот раз, так ему казалось.
Кобыла вновь остановилась, повторяя свой манёвр, и в повозке послышалось шуршание, вместе с женским криком. Мужичек обернулся и увидел, как маленькая девочка в белом платье с нашитыми розами семенит по гальке с флягой воды в руках. Он отбросил трубку в сторону и зайцем соскочил с места.
Девочка, которая проживала свою седьмую зиму робко подбежала к человеку, и вжав шею в плечи протянула ему фляжку:
— Попейте, дяденька, жара вон какая палит, у меня аж подмышки слипаются, а вы вон с волосищами какими и бородищей как у боровичка.
— Маруська! — прокричал мужичек. — Ах, чтоб тебя дурочка малолетняя! Кто же так к незнакомцам на тракте подбегает, да еще к таким подозрительным. Авось сейчас так дюжина голов с кустов повыпрыгнут и батьку твоего с мамкой на ножи посадят.
Человек смотрел усталыми старческими глазами на девочку, так и не сдвинувшись с места. Его разбитые в кровь губы, что подсохли неровной корочкой, заметно дрожали. Старческая висячая кожа с глубокими морщинами, полностью вымазанная в крови и саже, придавала ему вид живого мертвеца.
Он посмотрел на неё с теплотой, с любовью, насколько это было возможно его выцветшими глазами, но губы никак не могли изобразить улыбки. Мужичек схватил её за плечи и потянул к себе, с телеги подоспела мать, что держала малютку, запелёнатого в цветастые платки.
— Ну не стесняйся, дядюшка, воды у нас малость, в речке, что за смолокурней набрали, но ты пей, пей, — она схватила его за грубые наждачные пальцы, и положила флягу в раскрытую ладонь.
— Маруська! — мужичек рывком дернул её на себя, и встал перед стариком, что, опустив глаза, смотрел на флягу. — Старейший, ты извини, но мы спешим, мне семью надо спасать. Видит Род, в другой момент я бы помог, и даже подвез, но не могу я так рисковать сейчас. Лихо земли наши накрыло, извини старейший, поклон тебе и твоему роду.
Он понимающе кивнул и протянул флягу обратно, сжимая губы с белым от обезвоживания налетом. Мужичку не хватило сил забрать у немощного старика несколько капель воды. Он поклонился, и схватив дочь в охапку, потащил к телеге.
— Папенька, но как же так?
— Молчи, Маруська, молчи кому сказано!
— Ему ведь совсем плохо, мы должны ему помочь!
Мужичек не в состоянии
— Да что на тебя нашло то?!
— Что же? Вы с маменькой меня всегда учили, что должно каждому человеку, что по-совести живет, помогать всем. Кого судьбинушка обделила кровом и едой-то. Вон ты когда на охоту ушел, прошлым летом, то вернулся с дяденькой, которому ногу капканом прищемило, кричал он аки бес, а я испугалась. Не выгнал же за шею, заставил меня воды вскипятить и нарвать облепихи в саду.
— Ах, дурочка ты моя, сейчас всё не так, — попытался объяснить мужичек, понизив голос.
— А как же не так? Вон дядюшка и ему плохо. Ванюша тоже смотрит, маменька мне говорила, что я должна подавать пример для своего маленького братика, так вот и подаю! Что же мы просто развернемся и поедем дальше?
Она так и не услышала ответа. Старик подошел, и уже в свою очередь взял девочку за маленькие нежные пальчики и положил флягу в нежную ладошку. Он посмотрел на неё по-отцовски, а она в ответ хлопала большими и наивными серыми глазами. Старик сделал шаг назад и поклонился настолько, насколько мог, пока резкая боль не пронзила его тело.
Он закряхтел, но выпрямился и прошел мимо, шурша по гладкой гальке стертыми до ступней ботинками. Девочка смотрела на грубую руку незнакомца, что складывает знаки, разобрать которые она не могла. Когда он отошел на несколько шагов, она почувствовала теплую и легкую волну, которая окутала её словно пуховое одеяло в зимний мороз. Ей показалось, что всё будет хорошо, словно с этого момента, сами боги оберегают её жизнь.
Мужичек смотрел на свою, еще не успевшую поддаться коррозией мира маленькую дочь, от чего почувствовал себя законченным человеком. Он обратил свой взгляд на жену, а затем на мирно дремлющего сына, который когда-то вырастит в мужчину и станет защитником своей собственной семьи. Маруська теребила в руках бечевку, что оплетала деревянную флягу, да смотрела в след уходящему старику.
— Чтоб тебя, — раздосадовано выругался он. — Отец, постой.
С этими словами он обернулся, а странник, закончив последний знак, оперся на палку и упал на колено. Мужичек подбежал к нему, и перевернув на спину, положил его голову себе на колени. Старик смотрел перед собой, и могло показаться, что в этот момент последние силы покидали его. Он что-то шептал, очень похожее на славную песнь, похоронную песнь.
— Ну что стоите? Маруська, тащи всю воду, что осталась, жена, покопайся в тюфяках, должен был остаться отвар из зверобоя. Погоди помирать, отец, сейчас тебя выходим. До ближайшей деревни добрых пару десятков вёрст. Что там со зверобоем? Куда ты льешь, Маруська?! Видишь, у него губы разбиты, через соломинку надобно. Да, это сойдет.
Старик, сжав губы, жадно пил воду, закрыв усталые глаза. Через пару мгновений подоспела женщина, сжимая в одной руке маленький бутылёк с бесцветным раствором. Мужичек откупорил пробку, и поднес соломинку к губам.
— Зверобой на вкус терпок, как старый жжёный башмак, но ты потерпи отец, боль снимет и сил придаст.
Старик молча выпил.
Кобыла оживилась и заржала, от чего младенец проснулся и стал кричать во всё горло. Женщина тут же принялась его убаюкивать и качать на груди, напевая колыбельную, однако тот продолжал плакать. Старик поднял руку и зашевелил дрожащими пальцами, через мгновение младенец сладко замурлыкал как котенок и уснул.