Три церкви
Шрифт:
Когда приезжала мама, она с сыном спала в гостиной; Аристакес – на тахте, Ашхен – на раскладушке. Она, как и бабушка, рассказывала ему перед сном сказки, но чаще – пела. У Ашхен был низкий, очень красивый голос, и она ему пела колыбельные песни. Он очень любил мамин голос, а когда она заканчивала песню, притворялся спящим. Тогда Ашхен включала лампу на письменном столе (желтый абажур) и, подперев голову ладонью, читала книгу. Аристакес осторожно открывал глаза, смотрел на нее и улыбался, когда улыбалась она, прочтя в книге что-то смешное. Но вот свет выключался, и слышно было, как мама кутается в одеяло. Можно было спать!
А потом наступило утро. Солнце смотрело в окно и освещало гостиную. От этого все в комнате улыбалось. Елка была совсем другой, нежели ночью, не такой сказочно волшебной, и тоже улыбалась. Часы стучали каким-то утренним стуком, а телевизор все еще спал. У Аристакеса сердце радостно екнуло: ведь мама приехала… Он слышал ее голос из кухни.
– Не разбудить ли его? – спросила мама.
– Ашхен-джан, пускай спит, – ответила бабушка. – А мы приготовим ему что-то вкусное на завтрак.
И тогда Аристакес закричал:
– Мама, я уже проснулся!
В гостиную вошла мама и поцеловала его. Она была в халате, надетом поверх ночной сорочки, и от этого он почувствовал себя счастливым: значит, сегодня мама не уезжает.
Потом опять был вечер. Они все сидели в гостиной. Как обычно: дед в кресле смотрел телевизор или читал газету, бабушка на тахте вязала внуку жилет, рядом с ней мама читала книгу. А он, Аристакес, рисовал автомобили, сидя за письменным столом деда. Он думал о том, что ему очень хочется спросить маму о брате, сказать, что ему очень хотелось бы иметь братика, но понимал, что сейчас об этом не надо спрашивать. Сегодня Ашхен была очень грустная, глаза ее печалились, и, когда она поднимала их от книги и смотрела на него, он видел в них какую-то непонятную ему тоску. И ему хотелось крикнуть ей: «Ни о чем не думай, ни о ком! Ведь у тебя есть я, твой сын, есть дедушка и бабушка, и никто не может тебя любить так, как мы. Улыбнись мне, и я поцелую тебя и буду рассказывать тебе о реке, о том, что летом я стану уже взрослым и смогу ловить рыбу… Только ты обязательно улыбнись, ну пожалуйста! Бабушка сейчас принесет чай, и мы будем ужинать… А потом ты возьмешь меня с собой в Ереван. Ведь правда? Мы уедем вместе? И там я никому в обиду тебя не дам. Только улыбнись. Сейчас. Улыбнись, чтоб я мог жить, чтоб я не умер. Я умираю, когда ты грустная; я думаю, что ты грустишь из-за меня…»
Он смотрел на свою маму: она читала книгу. Она читала быстро, то и дело переворачивая страницы. А потом вдруг захлопнула книгу и посмотрела на сына. Она улыбалась. Очень-очень счастливо. Он бросился к ней и поцеловал. Он жил. Он это чувствовал. И тогда еще не знал, что ровно год назад, таким же январским вечером, поезд увозил в Ереван его отца, Вардана. И не знал, не мог знать, как тот, еще на перроне, заметил незнакомую молодую женщину, которую провожал незнакомый мужчина одного с ним возраста, в дурацкой старомодной шляпе. А потом оказалось, что отец Аристакеса и эта молодая женщина едут в одном двухместном купе. А потом – что на станции Нахичеван поезд простоял целых два часа. А потом – что все было как-то не так, когда наступило утро. Ведь по утрам всегда бывает как-то не так…
Глава 3
По утрам всегда бывает как-то не так… И утром поезд ехал быстрее, стараясь, казалось, наверстать потерянное время. И это было в те времена, когда еще ходили поезда Ереван – Дзорк – Ереван.
Монотонно стучали колеса, вагон раскачивало из стороны в сторону, время от времени слышался гудок электровоза где-то там, впереди. Было утро. За окном виднелся снежный пейзаж, мелькали телеграфные столбы, далеко за равниной поднималась снежная вершина Горы. Через полтора часа поезд прибудет в Ереван…
В двухместном купе было тепло. Он и она уже проснулись, оделись и сидели друг перед другом, смотрели из окна на равнину, на Арарат, на то, как вороны опускаются на поля. Теперь, утром, все было по-другому, он и она опять перешли на «вы».
– Так вы хотите, чтоб я рассказал о себе? – спросил он.
– Да. Хочу. И это тоже останется со мной. У нас еще полтора часа впереди…
– Как-то непривычно говорить о себе.
– А вы не скромничайте.
– Ну… ладно. Начало похоже на биографию, какую пишут при поступлении на работу. Я родился в таком-то году в Ереване, в самой что ни на есть среднестатистической семье: папа у меня инженер, мама филолог. Меня отдали в среднестатистический детский садик, потом я поступил в такую же школу, учился на средние оценки, в классе был неприметным, ничем не выделялся, но в то же время с некоторых пор стал чувствовать в себе какую-то силу, не помню, когда это началось. Мне стало казаться, что я могу нечто, чего другие не могут; мне показалось вдруг, что я и чувствую иначе, чем другие… Короче, для окружающих я был самым средненьким пареньком, но самому себе таковым не казался. После школы я долго раздумывал, в какой институт поступить, и никак не мог выбрать себе профессию – я и тогда носил очки, так что армия мне не грозила. И вот однажды мне в руки попал томик стихов Бодлера; я прочел стихи – и был сражен, я понял, к чему могу приложить свою силу… Да-да! Вы улыбаетесь, но это именно так! Во мне что-то взорвалось. Та сила, которую я смутно ощущал, нашла выход, подобно лаве, – простите за банальное сравнение. Я написал стихотворение, очень похожее
– А что вы делали в Дзорке?
– Разводился с женой.
– Смешно…
– Очень! Теперь я «средний» во всем, такой же, как миллионы других, стал скучным, а иногда и занудливым… – Он усмехнулся. – Вот вам моя история. Я так и остался среднестатистическим человеком с обидным ярлыком: неудачник. Что же касается той силы, которую я в себе когда-то чувствовал, то она все более и более во мне угасала, пока не погасла совсем…
– М-да… – сказала она. – Грустная история. А у меня история совсем простая. Влюбилась, он меня бросил, когда я была беременна, потом родила сына, так замуж и не вышла, имела множество любовников…
– И последнего вы бросили вчера вечером на перроне вокзала, – закончил он.
– Да. Вы правы.
Поезд приближался к Еревану. И он, и она знали, что больше никогда не встретятся, однако каждый уносил в себе историю другого.
В тот день по прибытии в Ереван Вардан, отец Аристакеса и бывший муж Ашхен Унанян, так и не пошел на работу, а прямо с вокзала отправился к своим давним друзьям и напился. Потом поехал домой, заснул (вернее, забылся в полудремотном бреду) и проснулся уже ночью. Он подумал, что мир его рухнул. Что больше ничего уже нельзя сделать; пить он больше не мог и жалел об этом. Когда Вардан проснулся, он, не вставая с дивана, через плечо посмотрел в открытое окно.
Была ночь. Небо было черным, и миллионы звезд успокаивающе мигали, холодно блестя, может, осколками какого-то большого зеркала…
«Да, может, действительно, все это – осколки одного большого зеркала, – подумал Вардан. – И, если собрать все звезды вместе, получится зеркало, в котором отразится весь мир, отразится Земля, отражусь я… Может, раньше так и было. Вместо неба было зеркало, и все, что творилось на Земле, отражалось на Небе, и люди видели, что они творят, потому что все дела их отражались, и они отражались тоже».
Потом он встал, подошел к окну и посмотрел немного вниз.
«Дома с потухшими окнами тяжело сидят в земле и невидящими глазами смотрят на деревья, листья которых сожгли еще осенью раскаленные фонари. И это – ночь. Интересно, что ночь ярче дня, и вечер волнует больше, чем утро. Неужели ночь сильнее дня? Луна сильнее Солнца? Чушь!»
Он посмотрел на белые листки бумаги, улыбнулся горько, взял карандаш и написал корявым почерком: «Вчера Христа распяли в Иудее».
«Ночь? – подумал он опять посмотрел в раскрытое окно… – Нет. Такого зеркала никогда не было. С самого начала. Ни одно творение человека не отражалось на небе, в зеркале. Такого зеркала не было, и люди всегда творили то, что они хотели сотворить, не замечая и не видя, что сотворили гадость, что сделали неверное, что ЭТОГО никогда не должны были делать… С самого начала были только осколки, мигали звезды, и лишь немногим удавалось отразиться в крохотных звездочках; лишь избранный мог увидеть себя в малюсеньком осколке. Но где же моя звезда? Где мой осколок на небе?..»