Шрифт:
Ф.Скотт Фицджеральд
Три часа между самолетами
1
Дональд понимал, что шансов у него мало, но настроение было подходящее, сил полно, делать все равно нечего, а вся докучливая работа осталась позади. Сейчас он вознаградит себя. Если удастся.
Самолет приземлился, Дональд ступил на землю, летняя ночь прерий поглотила его, и он пошел к глинобитному домику на краю аэропорта, выстроенному в духе старых железнодорожных вокзалов. Он не знал, жива она или нет, по-прежнему ли в этом городе и какую носит фамилию. Он волновался все сильнее, когда листал телефонную
Нет. Судья Хармон Холмс - Хиллсайд, 3194.
Он попросил позвать мисс Нэнси Холмс. Женский чуть насмешливый голос ответил:
– Нэнси теперь миссис Уолтер Гиффорд. А кто ее спрашивает?
Но Дональд повесил трубку. Он выяснил, что хотел, а времени у него было всего три часа. Он не помнил никакого Уолтера Гиффорда - и когда листал телефонную книгу, снова встревожился. Она ведь могла, выйдя замуж, переехать в другой город.
Нет. Уолтер Гиффорд - Хиллсайд, 1191. Он облегченно вздохнул.
– Я слушаю!
– Здравствуйте. Можно попросить миссис Гиффорд? Это говорит ее старый знакомый.
– Я вас слушаю.
Он сразу узнал - или это только почудилась ему?
– своеобразное очарование ее голоса.
– Это говорит Дональд Плант. Мы с вами виделись в последний раз, когда мне было двенадцать лет.
– Да?
– с вежливым удивлением спросила она; но он так и не понял, рада ли она и узнала ли его.
– Дональд!
– повторила она. Теперь в ее голосе слышалось нечто большее, чем просто попытка вспомнить.
– ...Когда ты возвратился?
– Потом теплее: Где ты?
– На аэродроме. Через несколько часов улетаю.
– Так приезжай.
– А не поздновато ли?
– Господи, нет, конечно!
– воскликнула она.
– Я сижу дома одна, тяну виски с содовой. Скажи шоферу...
По дороге Дональд перебирал в памяти их разговор. Его слова "на аэродроме" доказывали, что он по-прежнему богат и респектабелен. Нэнси одна - и это могло означать, что она теперь не очень привлекательная особа и у нее нет друзей. Муж, возможно, в отъезде или уже спит. И может быть, оттого, что мысленно он всегда видел ее десятилетней девочкой, упоминание о виски покоробило его. Но он тут же с улыбкой подумал, что ведь ей уже около тридцати.
Дорога свернула к дому, и в дверях освещенной комнаты возникла прелестная темноволосая женщина со стаканом в руке. Он наконец воочию увидел ее, вздрогнул и, выходя из такси, спросил:
– Миссис Гиффорд?
Она включила свет над подъездом и не отрываясь глядела на него широко открытыми, испытующими глазами. Потом сквозь недоумение проступила улыбка.
– Дональд, это и правда ты! Как мы все меняемся. Вот это встреча!
Они вошли, перебрасываясь ничего не значащими фразами, повторяя: "Сколько лет, сколько зим", - и у Дональда екнуло сердце. Отчасти оттого, что ему представилась их последняя встреча, - когда она, задрав нос, проехала мимо на велосипеде, - а отчасти из страха, что говорить будет не о чем. Как на сборе бывших однокашников: чувствуешь, что прошлого не вернуть, и изб всех сил скрываешь это в суете шумного
– Ты всегда была хорошенькая. Но я не ожидал, что ты стала такая красавица.
Это подействовало. Он вовремя сообразил, что к чему, сделал смелый комплимент, и из скучающих друзей детства они превратились в малознакомых людей, которые нравятся друг другу.
– Хочешь виски?
– спросила она.
– Нет? Не подумай, ради бога, что я пью втихомолку, просто сегодня меня заела хандра. Я ждала мужа, а он дал телеграмму, что задерживается на два дня. Он очень милый, Дональд, и очень красивый. Вроде тебя, и волосы такие же, - она запнулась, - по-моему, он увлекся кем-то в Нью-Йорке, не знаю...
– Глядя на тебя, этому не поверишь, - сказал он.
– Я был женат шесть лет и, было время, точно так же мучил себя. Но в один прекрасный день раз и навсегда покончил с ревностью. Когда моя жена умерла, я понял, что это было правильно. Теперь в памяти осталось только хорошее - ничто не испорчено, не запачкано, не за что корить себя.
Она внимательно смотрела на него, участливо слушала.
– Сочувствую, - сказала она. И, выждав сколько положено, продолжала: Ты очень изменился. Ну-ка, повернись. Я помню, отец говорил: "У этого парня есть голова на плечах".
– И ты не поверила?
– Нет, я задумалась. До тех пор я считала, что у всех есть голова на плечах. Мне это запомнилось.
– А что еще тебе запомнилось?
– спросил он улыбаясь.
Нэнси вдруг встала и быстро отошла на несколько шагов.
– Ну, это уже нечестно!
– с упреком сказала она.
– Наверное, я была испорченной девчонкой.
– Вот уж нет, - твердо сказал он.
– Знаешь, пожалуй, я все-таки выпью.
Нэнси наливала виски с содовой, все еще отвернувшись, и он сказал:
– Ты что думаешь, другие девчонки никогда не целуются?
– А ты о чем-нибудь другом можешь говорить?
– спросила она. Но тотчас, смягчившись, добавила: - А чего, там! Все равно было хорошо. Как в песне поется.
– А помнишь, как катались на санях?
– Еще бы! А пикник у этой, у Труди Джеймс? И еще в Фронтенаке в то... ну, в общем, летом.
Сани он помнил лучше всего - как он целовал ее холодные щеки на соломе в углу саней, а она смеялась, запрокинув голову к белым, холодным звездам. Другая парочка сидела к ним спиной, и он целовал ее тонкую шею и уши, но ни разу - губы.
– И еще вечеринка у Маков, где играли в почту, а я не пошел, потому что болел свинкой, - сказал он.
– Я не помню.
– Ну как же, ты была там. И тебя целовали, а я с ума сходил от ревности... С тех пор я никогда так не ревновал.
– Странно, не помню. Может быть, я старалась забыть.
– Но почему?
– удивился он.
– Мы были совсем невинные дети. Знаешь, Нэнси, когда я рассказывал жене о своем детстве, я всякий раз говорил ей, что любил тебя почти так же, как ее. Но, наверное, не почти, а так же. Когда мы отсюда уехали, ты у меня застряла в сердце, как заноза.