Три `Д` для миллиардера. Свадебный салон
Шрифт:
— Вы совсем не умеете плавать, Анастасия Андреевна, — качает он головой, глядя на меня с усмешкой, — это никуда не годится. Ваши дети плавают лучше вас. Придется мне взяться за ваше обучение лично.
Я не отвечаю, берегу силы. И когда ноги касаются дна, с облегчением всхлипываю. Тагаев отпускает мое плечо, идет к берегу, а я смотрю на его абсолютно здоровую ногу, и меня озаряет.
— Вы меня обманули! Зачем?
Тагаев молчит и останавливается спиной ко мне по колено в воде. Хочу обойти его, но он резко разворачивается и загораживает путь. Делаю шаг в сторону, он снова
— Пропустите! — требовательно вскидываю голову, но он продолжает молчать, не давая пройти.
Ничего не говорит, не извиняется, не пытается объясниться. Просто молчит. И тогда меня накрывает. Сначала я несколько раз бью его ладонями плашмя по груди, а потом начинаю отчаянно молотить так, что рукам становится больно.
— Я же поверила! Я так испугалась! Чуть не утонула. А если у меня снова будет воспаление легких? Как же дети целый месяц без меня?
По щекам текут злые, соленые слезы. Тагаев резко перехватывает обе мои руки одной своей. Хочу выдернуть их, но он держит крепко, а потом внезапно отпускает, хватает за плечи, рывком притягивает к себе и впивается в губы.
Я замираю, оглушенная и ослепленная.
Этот поцелуй так часто мне снился… Я вдруг отчетливо понимаю, что это было намного чаще, чем я помнила потом, после пробуждения. Скорее, потом вспоминалось само послевкусие.
Артур берет меня за затылок, заколка ломается, и влажные волосы падают на плечи. Больше держаться не получается. Цепляюсь за его шею и отвечаю на поцелуй так неистово, как в одном из своих снов. Одновременно мы оба издаем глухой стон, и я будто проваливаюсь в темный колодец.
Теплый камень, наше смешавшееся дыхание, его прерывистый шепот. Утро, палящее солнце, шум приближающегося автобана. Бесконечные больничные дни, беременность, разговор с Авророй… Дети.
Отрезвление приходит мгновенно. Я упираюсь локтями и изо всех сил толкаю Тагаева в твердую грудь. Даже рукам становится больно.
Он с трудом отрывается от меня, смотрит исподлобья и дышит так тяжело, словно только что приплыл с той стороны моря.
— Ты… — хрипит он, смахивая капли с коротких волос. — Это ты была тогда со мной на берегу…
Ничего не говорю, огибаю Артура по широкой дуге, собираю волосы в хвост. Выхожу из воды и набрасываю на плечи полотенце. Холодно, осталось еще заболеть.
Тагаев продолжает буравить взглядом, а меня вдруг охватывает полная апатия. Становится все равно, что там думает Тагаев, тем более что он сейчас будет говорить.
— Я хочу видеть свидетельства о рождении детей, — цедит Артур, а я направляюсь к ногомойке.
Неторопливо смываю песок со ступней и вытираю их полотенцем. У Тагаева лопается терпение.
— Я хочу видеть свидетельства, — рычит он и дергает меня за локти. — Данил говорил, они родились под Новый год?
— Да, — киваю, высвобождаю локти и обуваюсь, — они родились тридцать первого декабря.
Выпрямляюсь и натыкаюсь на злой, прищуренный взгляд.
— Как ты посмела скрыть от меня детей? Троих моих детей?
Такое чувство, будто Артур с трудом сдерживается, чтобы меня не задушить.
Вздыхаю. Надежда мизерная, но я должна попробовать. А вдруг
— Я уже была на втором месяце беременности, когда мы встретились. Так что это не твои дети, Тагаев.
Пытаюсь его обойти, но мне в плечи впиваются железные клещи.
— Как ты посмела скрыть от меня моих детей?
Снова вздыхаю. Не прокатило. Артур тугодум, но не до такой степени. Что ж, видит Бог, я этого не хотела. Смотрю ему прямо в глаза и внутренне содрогаюсь от того, какими ледяными они кажутся сейчас.
— Я не скрывала, я приходила сказать тебе о беременности. В тот большой красивый дом. Считала, ты имеешь право знать о детях. Двоих, тогда мальчики еще не раздвоились. Я была нищей студенткой и надеялась, что ты захочешь помочь нам хотя бы в первое время. Мы же оба… Я же не одна… — совершенно не к месту краснею и начинаю мямлить. Но холодный стальной блеск во впившихся в мое лицо глазах отрезвляет очень быстро. — Ты должен помнить меня, Артур. Ты стоял наверху и смотрел, я обернулась и тебя увидела. Ты не стал спускаться, это было ниже твоего достоинства. Мы все обсудили с Авророй Аркадьевной.
Устремленный на меня взгляд превращается в недоуменный, затем в потрясенный.
— Ты? Ты к нам приходила? Ты говорила с мамой? Но почему она мне ничего не сказала?
Нет ни сил, ни желания никого щадить, и я устало отвечаю:
— Возможно потому, что она отправила меня на аборт. Но об этом лучше спросить у нее.
И все-таки сердце стискивается от жалости, потому что в черных глазах Тагаева мелькает настоящая боль.
Артур смотрел вслед удаляющейся фигурке, завернутой в полотенце, и не мог сдвинуться с места. Хотелось догнать. Хотелось схватить и трясти. Трясти, орать и снова трясти, вытряхивая из нее хоть какие-то эмоции. Вытряхивая ее из той скорлупы, в которой она спряталась сама и спрятала его детей. ЕГО детей. ТРОИХ. И каких детей…
Чтобы зеленые глаза перестали наконец смотреть так холодно и отстраненно. Чтобы красиво очерченные губы не говорили то, что он услышал.
Тагаев стиснул руки в кулаки так, что побелели пальцы. Хорошо, что она ушла. Ему надо успокоиться, кто знает, на что он сейчас способен. Мало того, что она пять лет прятала от него детей, она еще и его мать оболгала.
Конечно, оболгала, мать не могла так поступить. У нее масса недостатков, но поверить в то, что Аврора потребовала убить собственных внуков, мог только человек, начисто лишенный всяких моральных устоев. Для Артура такое было за гранью.
А вот что сама Настя способна хладнокровно лгать, он убедился лично и не один раз. Она с самого начала знала, кто он. С того дня, как ему в лоб прилетел футбольный мяч, пущенный его сыном.
Артур обхватил руками голову и глухо застонал, опускаясь на холодный песок. Сын. Их у него теперь двое, как две капли воды похожих между собой. И на него.
А ведь ему говорили об этом. Сколько раз он это слышал и лишь снисходительно улыбался? Да он как только узнал, что у обоих парней левая нога толчковая, должен был тащить их на ДНК-тест. Даже если бы при этом их мать пришлось бы закрыть в погребе.