Три дня без чародея
Шрифт:
— Надо подумать. Надо хорошенько подумать, — сказал Упрям, прохаживаясь от стены к стене.
Подступал полдень. Велислав обещал созвать суд, когда Упрям будет готов, но ясно, что затягивать с этим нельзя. Он так надеялся на разгадку записей…
— Какие-нибудь источники силы при Светораде?
— Не смеши меня, недоученный вьюнош, — нахмурился Нещур. — Это его личные источники, которыми только он и может пользоваться. А, кроме того, все его обереги и посох были разряжены в бою!
— Да, это я глупость сморозил, признаю. Но надо же думать!
Нещур, помявшись, как бы с неохотой проговорил:
— Вообще-то у
— Да что именно? — в нетерпении воскликнул Упрям.
Однако прежде чем волхв успел ответить, посреди покоя возник Пикуля. Растрепанный, невыспавшийся и опять чем-то, мягко говоря, недовольный. Яростно зевнув, он сказал:
— Извиняюсь, что при посторонних… Доброго денечка, кстати. Но твоя девка меня со свету сживет скоро.
— Она не моя девка, — привычно ответил Упрям, сразу поняв, о ком речь.
— Ну уж и не моя, даром такое добро не нужно! Разберись ты с ней, Упрям, последний раз говорю. А не то, ей-же-ей, чего-нибудь и сделаю…
— А что она?
— Да к тебе рвется, покою не дает. В полдень домового, куляшего заслуженного, разбудить — придумать надо! Ломится, про силу что-то лопочет. Пустить, что ль?
— Пусти, — насторожился Упрям.
— Воля твоя. Но учти, я твердо сказал: не угомонишь ее — ей-ей, и сделаю… самому страшно станет, но сделаю!
Упрям согласно кивнул и, когда домовой растворился в воздухе, оглянулся на Нещура. На губах волхва играла несмелая улыбка.
— С другой стороны, почему бы и нет? — сообщил он в ответ на вопросительный взгляд. — Может, и сработает…
Последние часы
Вечерело. Город еще волновался, гудел, взбудораженный стремительным возвращением князя и военными вестями. В святилищах неустанно совершали обряды — заупокойные и заздравные — и приносили жертвы за победу оставшихся на чужбине. Город грустил о павших и радовался удачному исходу самой важной битвы. Город воспевал хвалу князю и ученику Наума, приговаривая: вот сам Наум поправится, так вообще берега Дона Великого кисельными станут, а по стремнине молоко потечет. Почему именно по стремнине? Ну, не целиком же молоко пускать, вода тоже нужна. Зато на островах не иначе сливки будут сами собою взбиваться. Умудренные старцы, слыша это, сокрушенно качали головами: прокиснет молоко-то на жаре. Жизнелюбы помоложе все равно радовались: зато простокваши будет — хучь залейся!..
Князь повернулся от окна к Упряму, завершавшему обличительную речь:
— Свидетельствую и обвиняю!
— Свидетельствую, — подал голос орк по имени Хэк. — Человек, называемый Бурезовом, пообещал моему народу возвращение законных земель в Угорье, а взамен позвал нас в Твердь для совершения убийств и прочих преступлений, чтобы никто не мог их раскрыть с помощью магии, потому как мы — нелюдь неместная. Все, что говорил Упрям, — правда.
В торжественной обстановке суда он говорил чисто, почти не коверкая слова.
Волхвы, собранные князем, невольно загудели. Невиданное дело: чужеземная нелюдь перед ликом славянских богов свидетельство дает! Но молнии вроде не пали, гром не прогремел. Можно слушать.
Суд проходил в капище кремля, и суровые лица идолов бесстрастно взирали на собравшихся.
— Свидетельствую, — поднялся со своего места
— Свидетельствую, — выступила Василиса. — С помощью предателя, боярина Непряда, Бурезов пытался сперва отвести подозрения от вендов, опорочив кузнеца Твердяту…
И так дальше, по кругу. После Василисы и Твердята-артельщик свое слово сказал, и слуга Непряда подтвердил обвинения. Самого Непряда так и не сыскали. Уже по велению князя были проведены расспросы — никто не видел главу Иноземного приказа со вчерашнего дня. По мнению Упряма, это было весьма красноречивым доказательством вины.
После того как высказались и прочие свидетели (Лас, соглядатаи Накрута, слуги и другие люди, случайно ко всей круговерти прикоснувшиеся и потому подтверждавшие те или иные слова Упряма и Василисы беспристрастно), Велислав обратился к Бурезову:
— Твое слово. Можешь ли что-нибудь сказать в свое оправдание?
Удивительно спокойный за все время судилища чародей вздохнул:
— Оправданий требуешь, княже… Значит, уже решил для себя, что я виновен?
— Суд еще не окончен, — ответил ему князь, — Но мне трудно представить, чем можно опровергнуть все эти свидетельства. Так будешь ли ты говорить?
— Конечно!
Бурезов вышел на середину помещения, стараясь держаться с горделивым достоинством и невозмутимостью. И у него это, надо признать, превосходно получалось… если закрыть глаза на смертельную усталость, которая заставляла его тяжело опираться на посох и шаркать ногами.
Глядя на чародея, Упрям вспомнил рассказ Нещура о ночных событиях в кремле. Для него все было очевидно: Бурезов измотал себя вызовом с помощью черной книги одного из самых ужасных демонов Исподнего мира. Но как это доказать?
Ладно, уже прозвучавших обвинений хватит с лихвой.
— О да, произнесенная под сводами этого святилища ложь, а вернее сказать, извращенная правда — выглядит убедительно, — начал Бурезов. — Конечно, лестно мне услышать, будто я в состоянии, отвлекаясь на подкуп единичных людей и нелюдей, повелевать народами… Даже соглашусь — ничего невероятного здесь не прозвучало. Однако поясните, — возможно, я прослушал, — но что же указывает собственно на меня? Или, можно спросить, кто на меня указывает? Упрям? О нем уже было сказано, что своему учителю он верит слепо и может совмещать свое искреннее стремление ко всеобщему благу с выполнением тайной воли истинного предателя. Это тем более доказывается тем, что собственные догадки Упряма во многом разумны, но он, безусловно, считает меня виновным — и только эта ошибка заставляет его ошибаться дальше. Кто еще свидетельствует? Княжна Василиса? Я по-прежнему утверждаю, что она поражена ужасными чарами, хотя мне и не дозволили ее осмотреть. Но, быть может, кремлевские волхвы скажут нам сейчас, прав ли я?