Три дня без чародея
Шрифт:
— Что ж, хорошо. Поем и двинусь. Да и Невдогада заодно провожу — ему срочно нужно домой вернуться, и так уже лишние сутки сидит.
— Помогает, — важно подчеркнул десятник. — Хороший паренек. Давай я пару молодцев отряжу, они проводят.
— Не стоит, я сам.
Лас оглянулся в ту сторону, куда ушла княжна, и шепотом спросил:
— А что, не зелье ли и вправду так подействовало?
— Да, можно сказать и так, — согласился Упрям и занялся кашей.
— Так мне б мерочку зелья — для дяди…
— Ага, для дяди, —
Десятник смерил его мрачным взглядом:
— Дождешься у меня… Да, еще, Упрям: тут мальчишка из города тебя дожидается, от кузнеца послан, речет.
— Так впустите, что же его держать-то?
— Ослух, кликни отрока.
Вошедший мальчишка двенадцати, не более, лет звался Тихоном и был учеником кузнеца Твердяты, к которому вчера заезжал Упрям. Подражая наставнику, он чинно поклонился сперва очагу, потом ученику чародея, потом десятнику и вроде бы собрался почтить каждого из присутствующих в отдельности, но Упрям прервал его:
— Здравствуй и ты, Тихон. Отчего же Твердята сам не пришел? Али неладно что?
— Неладно, — пробасил Тихон. — Твердята чародею Науму поклон шлет и пожелание поправиться скорее, а тебя Упрям, просит заехать к нему, порадовать старика мудрым советом.
— А что неладно-то? Зелье скисло али не настоялось?
— Про то не ведаю, а что велено, передал.
— Ну, спасибо за службу, обязательно заеду, как смогу. Садись, откушай наших харчей.
— Благодарствуй, велено мне вернуться сразу же. В другой раз. Прощай.
— Что ж «прощай»-то, сегодня, чай увидимся, — сказал Упрям, но Тихон уже скрылся.
Лас, почесав затылок, протянул:
— Неужто с твоими зельями что-то не так может быть? Я, пожалуй, для дяди не буду спешить, после возьму.
— Верно, — встрял Карась. — Нечего на зелья едины уповать. Ты лучше веревку, коли невтерпеж, кусочками помельче нарезай…
— Ох, дождетесь! — пригрозил Лас, перекрывая счастливое ржание своего десятка. — Ох, дождетесь у меня ночных тревог!.. Отольются вам мои веревки… тьфу, нечистая! — ругнулся, не постеснявшись гостеприимного крова, Лас, сообразив, что именно ляпнул предательский язык, но было уже поздно.
Башня сотряслась от нового взрыва хохота, перешедшего в истерическое всхлипывание, когда наконец-то явилась княжна — или, стоило сказать, Невдогад. Почему-то бледный и взопревший. Тут уже и Лас не удержался.
— Упрям, — не замечая творившегося вокруг, позвала Василиса. — Если не трудно, на пару слов наверх…
Неяда, растянувшись на лавке, засучил ногами, а Карась сполз под стол.
— Ну, будет вам! — поборов смех, рявкнул Лас. — Хороши охраннички — да приди сейчас ворог, взял бы вас голыми руками!
Надо отдать должное выучке болеславичей — это проняло.
Упрям поднялся вслед за Василисой в спальню чародея,
— Ты… чего? — прохрипел ученик чародея.
— Я? Это ты — чего? Ты что со мной сделал, недоучка?
— Да что… такое?
Хватка вдруг ослабла, и Василиса, всхлипывая, даже не села, а упала на подвернувшуюся лавку.
— Что сотворил? Хоть бы… Да как же… Ты ж меня, дубина, совсем парнем сделал! Со всеми причитающимися!..
— Ф-фу, я уж думал, что-то страшное. А чего же ты ожидала? Заиметь лицо мало без бороды — и девичьими персями щеголять?
Василиса подняла на него блестящие глаза:
— Ну да… пожалуй, правда. Т-ты… предупредить не мог? Не мог, да?!
— А что такого? — развел руками Упрям. — Все в порядке вещей. Сейчас ты, пусть ненадолго, никакая не Василиса, а Невдогад. И уж такой Невдогад, что никто не догадается. Все честно.
— Да, ты прав. Это я, дура, просто… просто, понимаешь… Испугалась я. От неожиданности. Смотрю, понимаешь, и думаю: что ж я теперь делать-то буду с…
— А не надо думать, уж поверь, думать решительно не над чем.
Поднявшись и нетвердо стоя на ногах, княжна приблизила губы к уху Упряма и доверительно сообщила:
— Да я же просто не умею!
— Было бы из-за чего переживать, — утешил тот. — Дело, между нами говоря, нехитрое, наживное…
— Стоп! Вот только без намеков, не хочу я это дело себе наживать. Мне непривычно находиться в мужском теле. Непривычно, неприлично и, в конце концов, не очень приятно. Так что давай, говори, когда и как мне вновь девицей обернуться.
— Когда — сама решай, — ответил Упрям. — Я записал на бересточке заветные слова, они в чаровальне лежат. Только, прежде чем взять, пообещай, что не сделаешь этого немедленно. Мы все-таки не забавы ради, а пользы государственной для…
— Обещаю.
— Все просто, убедишься, что рядом никого нет, откроешь и прочитаешь вслух. Можно сначала про себя, чтобы потом не сбиться. Главное — в зеркале отражаться.
— Обязательно в стеклянном?
— Нет, сойдет и медное. Я, собственно, и без зеркал это делал, лужами обходился в свое время.
— Притопывать ногами, помахивать руками — надо?
— Ни в коем случае. Глянула на себя, прочитала, и все. Очень хорошо. Ну, неси, да идем вниз, к нашим хохотунам. Кстати, а из-за чего веселье?
— Да как сказать, в сущности, из-за меня. Но, думаю, если ты спросишь Ласа о веревках, то услышишь в подробностях, что он думает не только обо мне и моих зельях, но также о своих бойцах и об их чувстве смешного.
Отправиться в кремль сразу же не удалось. Едва покончили с обедом, объявился еще один посетитель. Желанный, но уже давно не ожидаемый.