Три дороги во Тьму. Изменение
Шрифт:
Сам Итарв в этот момент находился на вершине блаженства, потягивая вино. Он немного посопротивлялся каким–то людям, которые хотели его куда–то увести. Получил по шее и примолк. Однако категорически был против того, чтобы у него отобрали кувшин. Он начал тонко повизгивать и даже попытался кого–то боднуть своими рожками.
— Да оставьте вы ему этот кувшин! — раздраженно бросил офицер.
С этим сатир был полностью согласен и сопротивляться тут же перестал. Продолжая отпускать сальные шуточки, он зашагал за солдатами. Так его и бросили в тюрьму вместе со всеми. Но он этого
Итарв медленно открыл глаза. Что было вчера, он помнил смутно. Вспоминалось только, что что–то произошло. Сатиры не страдали похмельем — такова была одна из особенностей их организма. Вполне возможно, что именно она и сделала их такими пьяницами. Поэтому Итарву удалось очень быстро восстановить все, что случилось вчера, и понять, в какую переделку он угодил. Вряд ли стража будет разбираться, кто виноват, а кто нет. Итарв застонал.
— Вот же влип… — прошептал он.
Скрипнула дверь.
— А ну, на выход, мразь! — потребовал кто–то, открыв решетку.
Люди задвигались. Стали неуверенно подниматься и выходить. Итарв поколебался, но решил, что качать права сейчас абсолютно бессмысленно.
Арестованных привели в какое–то просторное помещение и заперли в железной клетке. Отворилась боковая дверь, и в помещение вошел человек в черной мантии судьи с добрыми–добрыми глазами. Он ласково оглядел арестованных и прошел на свое место. Сокамерники сатира издали отчетливый стон. Некоторые побледнели.
— Эстан, черт бы его побрал. Нам хана, — прошептал кто–то. Сатир этого не понял. Ему судья понравился.
Судья еще раз оглядел своими добрыми глазами арестованных и повернулся к офицеру.
— В чем обвиняют этих милейших людей, почтеннейший?
Офицер зло зыркнул на арестованных.
— В нарушении общественного порядка, драке и убийстве.
— Ай–яй–яй, — покачал головой судья. — Как нехорошо получилось. Как же вы так, мальчики? Ну, понимаю, нарушение порядка. Размяться захотелось, с кем не бывает. Но зачем было убивать раба божьего?.. Кстати, кого убили, почтеннейший?
— Рыбака Джонатана, ваша милость.
— О, милейший человек. Как же вы могли так поступить, мальчики?
— Ваша милость, — вскочил Итарв, — но мы, честное слово, его не убивали! — Остальные арестованные посмотрели на него, как на сумасшедшего. — Мы не знаем, кто его убил.
Судья покивал, ласково улыбнулся сатиру.
— Да–да, понимаю. Но хочу заметить, что ложь ни в коем случае не украшает уста такого почтеннейшего существа. Нехорошо, ай как нехорошо. — Судья встал, прокашлялся. Улыбнулся. — Итак, объявляю приговор. Всем убийцам по пять лет каторжных работ в рудниках. А вот этому за ложь еще пять.
Под стоны арестованных судья все с той же милой улыбкой покинул зал. Итарв замер. Только сейчас он по–настоящему осознал, во что влип. От отчаяния сатиру захотелось треснуться головой обо что–нибудь твердое. Да как он мог купиться на все эти ласковые улыбки и вежливые слова? Совсем из ума выжил?! Ведь мог же сообразить, что этого судью справедливость интересует в последнюю очередь!
Итарв ухватился за решетку и в отчаянии завыл. Это вой пронзил пространство и как раскаленная игла вонзился в голову
— Сделай же что–нибудь?! — закричал он. — Ведь я не виноват!!! Не виноват я!!! Помоги мне!!! Помоги!!! Я же не виноват…
Елена отчаянно замотала головой, пытаясь прогнать этот вопль отчаяния. У нее перехватывало дыхание от боли, столь сильным оказалось воздействие сатира. Ни с Далталасом, ни с Крученым Рогом она не испытывала ничего подобного. Те более стойко встречали невзгоды. Тут же… Похоже, для сатира случившееся стало настоящим шоком. Именно потому, что с ним еще никогда не случалось настоящей, большой беды, он просто не мог понять, что это и как такое может быть с ним, драгоценным. Да, по–видимому, до этого ему не проходилось еще испытывать ничего подобного. Неудивительно, что раньше девушка не видела его в своих видениях. Но, несмотря ни на что, не испытывала к сатиру никакого сострадания. Убийца недостоин жалости. Вскоре, не выдержав напряжения, Елена отключилась и ее сознание окутала тьма.
Сатир, уловив исчезновение неизвестного мага, сдался и позволил уволочь себя в тюрьму, погрузившись в полнейшую апатию. Ничего больше не интересовало его во внешнем мире. А этот маг? Он же мог помочь! Или не мог? Но даже если и мог, то вовсе не стремился помочь убийце. Это его чувство сатир уловил четко.
— Я же не убийца… — в отчаянии прошептал Итарв. — Я никого не убивал. Почему ты мне не веришь?
Люди, слышавшие причитания сатира, решили, что он сходит с ума.
— Как она?
— Уже лучше. Кажется, очнулась. Доченька… Леночка… Как ты себя чувствуешь?
Елена медленно подняла голову и посмотрела на встревоженных родителей и Варфоломея. Караван стоял. Почти все столпились вокруг нее, отец с матерью были явно испуганы, кто–то из караванщиков прикладывал ей ко лбу влажную прохладную тряпку.
— Это от жары, — сердито выговаривал Варфоломей Дионисию. — Говорил же, нельзя по такой жаре тащиться. Здесь пустыня, девочка непривычна к такой жаре!
Дионисий смущенно сопел, но не возражал. Было видно, что он чувствует себя виноватым. Ведь это именно он хотел как можно скорее достигнуть Корграда, и двинулся в путь, несмотря на жару.
— Ничего–ничего. Мне уже лучше, — поспешно отозвалась Елена. Она была рада, что потерю сознания отнесли на счет жары. Говорить об истинной причине совсем не хотелось. Да и не стоило пугать родителей еще больше, никому от этого лучше не станет. В результате девушку устроили на специальных носилках с навесом, закрепленных между двумя мулами.
Несмотря на сопротивление и уверения, что ей лучше, Дионисий заставил дочь лечь в носилки.
— Я должен был подумать, что ты не слишком привычна к такому климату, — продолжал сокрушаться купец.