Три еретика
Шрифт:
Впрочем, не успевает. Статья для восьмого выпуска остается неоконченной. Она появляется уже после смерти Добролюбова, доработанная Чернышевским и Елисеевым. Мы не знаем, в какой мере дописанный ими текст обсужден с Добролюбовым, и кто именно дописывает, и какие именно куски. Видимо, все-таки Елисеев. Но даже если интересующий нас абзац дописан не Чернышевским, а Елисеевым, – ответственность за него в глазах противников будет нести все-таки Чернышевский, потому что он – вождь журнала, уже год находящийся в центре всероссийской литературной драки, а Елисеев – сотрудник сравнительно недавний. Хотя и боевой.
Написано следующее:
– «Свисток» долго колебался, каким свистом выразить ему свои задушевные думы о тысячелетии России. Держаться
Мельников не назван. Но виден. Назван Громека, когда-то «гроза» полицейской бюрократии, корреспондент «Колокола», а теперь – его оппонент. Соседство несколько издевательское. Тон тоже. Формула о «сочувствующем обличении» – ядовитая и не лишенная проницательности. «Северная пчела» собирается с ответом долго. Только в середине марта появляется отповедь. Большая. Как и следует, редакционная. Как и следует, Чернышевскому. В верхних столбцах газеты, что тоже имеет смысл: литературная жизнь обычно освещается в газете в нижних столбцах, в верхних освещается общественная. Тем самым полемика трактуется не как эстетическая, а как политическая.
Статья «Пчелы» представляет собой иронический отчет о выступлении Чернышевского в память Добролюбова. Вообще говоря, это уже оскорбление: сведение счетов над гробом. Но еще обиднее другое: существо речи Чернышевского в отчете начисто игнорируется, фельетонист «Пчелы» сосредоточивается на стиле оратора, на его вульгарной манере держаться и т. д.
Две недели спустя «Северная пчела» опять жалит Чернышевского: еще статья, и тоже большая, и тоже редакционная, и тоже в верхних столбцах. На сей раз – о статьях Чернышевского. И опять: не столько о существе его статей, сколько о манере письма: о безапелляционности тона, о нетерпимости к инакомыслящим.
Я не цитирую этих материалов, потому что их принадлежность перу Мельникова не доказана. И даже проблематична. Мельников литературных баталий не любит. Он даже не всегда читает брань в свой адрес. Во всяком случае (мы это скоро увидим), не всегда в том сознается. Между тем рядом с ним в «Северной пчеле» имеются молодые сотрудники, к этому, напротив, весьма склонные.
Но даже если Мельников сам и не пишет статей против Чернышевского, отвечать за них приходится именно ему: по той же причине, по какой приходится отвечать и Чернышевскому за своих молодых собратьев. Логика борьбы.
«Современник», в отличие от «Северной пчелы», реагирует быстро: ответ появляется уже в апрельской книжке. На сей раз Мельников назван прямо. Более того, он прямо обвинен.
Истина обнажается: еретик от староверия начинает играть роль еретика от радикализма.
– Вы, благосклонный читатель мой, – начинает свою отповедь «Современник», – может быть, скучаете, может быть, в претензии на меня, что я в прошедший месяц не являлся беседовать с вами… А я как раз собирался побеседовать – о г. Чернышевском. Разработка этой темы производится уже довольно долгое время. В особенности ревностно этим делом занята «Северная пчела». Поговаривали, что там предполагается учредить особенный литературный отдел под названием «Чернышевщина». Недавно два помещика завели спор о причинах неурожая гречихи. Оказалось, что причиною неурожая был г. Чернышевский. Мы могли бы привести бесчисленное множество таких примеров. Поставляет их «Пчелка» – и делает это дело – у! с каким искусством.
(Я выделяю слою «верхние», чтобы читатель не пропустил начало интересной психологической операции: обозреватель «Современника» как бы раскалывает стан противника, ищет там тайных союзников. Скоро мы увидим, кого именно он намечает себе в союзники. – Л.А.).
– Всякий, читающий верхний столбец, где помещаются передовые статьи, и нижний, где помещается критика, знает, что бранятся там хорошо. Конечно, всем известно, что в «Пчеле» среди других сотрудников, как некий многоценный алмаз, блестит Павел Иванович Мельников, поместившийся с бывшим «Русским дневником» в улье «Пчелы». Но ведь Павел Иванович Мельников участвовал много лет, и не далее как в прошлом году, как известно всем, и в «Современнике». Павел Иванович Мельников человек очень ученый, а по расколу даже специалист, да еще специалист-то какой! у! у! И ведь вот что: взгляд Павла Ивановича на раскол сильно поизносился… Павел Иванович все еще смотрит на раскол точно так же, как смотрел патриарх Иоаким. Впрочем, все это частности, до которых нам нет дела…
Неправда. До этих частностей автору «Современника» в высшей степени есть дело, потому что автор этот, Григорий Елисеев, раскроем некоторый секрет, по первоначальному образованию – историк церкви. Однако в данном случае его игра строится как бы на другом. Вскользь, но со вкусом подкашивая Мельникова по специальной части, г. Елисеев главные свои эмоции концентрирует в части общегражданской. Эмоции такие: что же это так обидело Павла Ивановича, что он, старый сотрудник «Современника», вдруг так рассердился на этот журнал? Ах, позвольте! Уж не «Свисток» ли уронил репутацию «Современника» в его глазах? Так напрасно! «Свисток» – это же ведь не «Современник»…
Выписав предусмотренную на этот случай тактическую фигуру, обозреватель «Современника» вдруг оставляет Мельникова и возвращается к другому, как он считает, более вменяемому сотруднику «Северной пчелы». Мельников, как мы видим, уже назван: эта маска сброшена; другой же сотрудник по-прежнему замаскирован и обозначается бережным эвфемизмом: «автор верхних столбцов». Павел Иванович – хоть человек и с дарованием, но с дарованием сложившимся и вполне высказавшимся (читай: с окостенелым и исчерпавшимся. – Л.А.). Письма его о расколе доказывают, что от него ждать более нечего. Не то чтобы внутренняя сила была истощена, а она пошла в известное (читай: ретроградное. – Л.А.) направление, от которого исцелиться невозможно, как невозможно выпрямиться старому кривому дереву. Павел Иванович может подарить нам ученейшее сочинение о расколе, но сочинение это все-таки будет по своему штандпункту и тенденциям ничем не выше «Жезла Правления», «Увета Духовного» или «Пращицы Питирима»…
Опять в обозревателе «Современника» просыпается профессор духовной академии, а заодно, в «штандпункте», и бывший учитель немецкого языка. И опять он не дает себе воли: он возвращается к главной своей игре. А главная игра как раз и состоит в том, чтобы противопоставить неисправимому Мельникову его молодого собрата, автора «верхних столбцов». Молодого-то еще можно привлечь, образумить, он еще не искривился, как старое дерево… Не будем, однако, вслед за обозревателем «Современника» длить маскарад и назовем наконец человека, на которого г. Елисеев возлагает такие надежды. Человек этот и впрямь примечательный, что делает честь вкусу и чутью «Современника», – это ведь не кто иной, как Николай Лесков. Теперь внимание! С нижеследующих слов г. Елисеева, по существу, начинается в русской критике лесковиана: