Три французские повести
Шрифт:
Как безумный вскочил он в свой грузовичок и, выруливая со двора на дорогу, взметнул из-под колес не меньше кубического метра гравия.
— Слышал, как я разговаривал с этой сволочью? — ликовал Бомбастый. Но тут же встревожился. — С чего это ты насупился, Глод?
Ратинье взорвался:
— Что же мне, радоваться прикажешь, что ли? Ты дальше своего горба ничего не видишь! Мы же теперь в самом пекле будем жить! В аду! Слышал, что это чудовище молол? На нас люди будут глазеть, если мы не пойдем
— Ты так считаешь? — пробормотал Бомбастый.
— Все к свиньям собачьим пошло, Сизисс. Ведь этот убийца так и сказал: нам, мол, только одно остается — подыхать. Скажи, можешь ты выдержать такую жизнь, если нас решеткой обнесут, а разные там японцы будут нас фотографировать, когда мы в нужник пойдем?
— Твоя правда, дружок, — не задумываясь, ответил Шерасс, он так же скоро умел огорчаться, как и поддаваться убеждениям. — Одно нам остается — покончить с собой. Согласен? Пускай будет сразу два удавленника!
— Помолчи ты со своими глупостями! Не всегда веревки рвутся. Выпьем-ка еще этого старого перно, который ноги горячит, тогда все обдумаем.
Он старался овладеть собой, успокоиться, зато Бомбастый лихорадочно строил один смертоносный план за другим. Ратинье размышлял вслух:
— Раз ничего поделать нельзя и эти дурацкие парки отдыха здесь повсюду понатыкают, можно было бы две другие халупы найти, переехать…
Вне себя от злости, Шерасс хватил кулаком по столу и только in extremis[32] спас от гибели оба стакана.
— Нет уж, не желаю, и все тут! Ни за что! Я здесь пятьдесят лет прожил и с места не тронусь.
— Да ведь и я тоже, как ты, мне ничуть не улыбается все бросать, а самому идти к чертовой бабушке… Это я и твержу…
— И потом, в мэрии все обрадуются, если мы сдадимся.
— Ну и что?
— А то, что давай бросимся в колодец, сначала я, потом ты! Или размозжим себе башку из ружья! Или примем вместе крысиного яда! То-то будет неприятно Труфиню — сразу два покойника на его совести!
— Возможно, и так, да мы-то этого из гроба не увидим…
Так и не придя к согласию, они одинаковым движением поднесли к губам стаканы и одновременно выпили перно.
— Стало быть, никакого выхода нет? — заметил Бомбастый, и слеза увлажнила его взор.
Глод сидел в нерешительности, вертя в пальцах пустой стакан, и наконец пробормотал:
— Возможно, и есть один… Сизисс. Только не знаю, как тебе об этом сказать.
— Говори, раз наше дело все равно пропащее.
— Сизисс… тебе бы хотелось дожить до двухсот лет?
Шерасс даже подскочил на стуле и уставился на друга со столь же явным, как его горб, страхом:
— Эй, Глод, ты сам-то понимаешь, что говоришь?
— Да брось ты каждые пять минут на тот свет собираться, прямо слушать тошно! Пусть даже я и похож на полоумного, вовсе это не так.
Сизисс хихикнул:
— Но ты же сам сказал — до двухсот лет!
— Да, до двухсот.
— Если ты не сбрендил, то это еще хуже. Вот что с тобой сделали два стакана перно подряд.
— Плесни-ка мне третий и слушай, что я тебе скажу. Но если ты мне не веришь, лучше я промолчу. Поклянись, что ты мне поверишь. Ну, поклянись же…
Все еще не пришедший в себя Бомбастый вытащил из шкафа бутылку и вдруг разошелся:
— Попробовать-то я не прочь, но шутка твоя о двухстах годах как-то нескладно началась. Хочешь, чтобы я тебе вот так сразу и поверил, а сам-то ты первый надо мной издевался из-за моей летающей тарелки, а я хоть сейчас готов помереть, если моя летающая тарелка не настоящая была!
В свою очередь Ратинье насмешливо уставился на него:
— Ясно, настоящая. Я ее, тарелку, раньше тебя увидел. Да что там, несколько раз видел-перевидел, и еще увижу, стоит мне только захотеть. Слушай, когда она прилетает, мы ее у меня в хлеву прячем.
В обоих зрачках Бомбастого отразилось по тарелке.
— Чего это ты плетешь, Глод?
Ратинье так и прыснул.
— Что же это такое, стало быть, теперь уже ты в летающие тарелки не веришь? Интересно получается!
— Раз ты ее видел, почему же ты тогда моих слов не подтвердил?
— Да не мог я из-за капустного супа, я потом тебе все объясню.
— Капустного супа? Что это ты раньше о капустном супе ничего не говорил?
— Верно, не говорил…
С несчастным видом Шерасс теребил поля своей шляпы, потом вздохнул:
— Это ни в какие ворота не лезет…
— Я тебе все объясню, сказал же, что объясню! А сейчас мне только одно интересно знать: хочешь ты дожить до двухсот лет или нет?
Сизисс чертыхнулся:
— Ясно, хочу! Скажи сам, разве ты когда-нибудь видел старикашку, который подыхал бы от жажды и при этом от стаканчика отказался?
— Значит, твердо решил?
— Конечно, твердо.
— А я вот нет… Потому что не здесь это произойдет!
— Пускай хоть на Луне, мигом все свои пожитки уложу!
— А дом?
— Первым делом шкуру спасать! Дом-то я с собой на кладбище все равно не уволоку! — Он сморщил лицо: — Одно тут не по мне, Глод, то, что я тебя здесь оставлю, а мне там одному пить… Сколько же это лет выходит?.. Целых сто тридцать лет!
— Ты меня не оставишь. Мы вместе с тобой уедем. И Добрыша в придачу захватим!