Три французские повести
Шрифт:
— Точка в точку! — заявила Катрин.
Но Франсина запротестовала, вся залившись румянцем.
— Да нет! Вовсе не точка в точку, как ты говоришь. Все насквозь видно!
— Что видно?
— Ну… кончики грудей.
— Велика важность! Майки для того и делают, чтобы все торчало. Все парни с ума посходят. И так куда красивее.
— Нет, ты это всерьез?
— Ей-богу, по-моему, ты вовсе не из Мулена! Прямо в дебрях каких-то росла! Бери эту майку, все равно лучшей для всех твоих прелестей не найдешь.
Франсина
— Видела папашу Безюня? — фыркнула Катрин, когда они вышли из магазина. — Еще минута, и он бы не выдержал! Сейчас побежит охлаждать свой пыл в Бесбр! Давай скорее, я ужасно хочу пить, угощу тебя кока-колой.
На террасе «Кафе Бурбонне» трое молодых людей в костюмах мотоциклистов вели беседу с двумя девчушками, закутанными в пестрые занавески в стиле Индиры Ганди. Парни завопили:
— Эй, Катрин, иди к нам!
— Кэти, иди же и подругу свою веди!
— Это не ее подруга, — заметил третий тоном ниже, — нет, черт возьми, это дочка Брижит Бардо.
Если бы Франсина нуждалась в дополнительных доказательствах своей красоты, она бы получила их, взглянув на вытянутые физиономии тех двух девушек в сари. И вдобавок еще три пары мужских глаз, как бы прикалывавших один за другим значок к ее груди.
— Видишь, как тебе эта майка идет, — шепнула ей на ухо Катрин, подсела за столик к молодым людям и усадила рядом с собой Франсину. И добавила, гордясь своим открытием: — Эй, Люлю! На что это ты уставился? Возьми этажом выше.
Тот, кого звали Люлю, проворчал, что у некоторых тут как раз чересчур много, а у других чересчур мало. Индианки приняли этот намек на свой счет и окончательно надулись. Робер, тот, что понизил голос при виде Франсины, нагнулся к ней, глядя ей прямо в глаза. Катрин предупредила товарку:
— Ты с ним поосторожнее, Франсина. Он из всей этой тройки самый хитрый.
Но и самый занятный. Он пользовался своей улыбкой, как акселератором при выходе из виража. Франсине эта улыбка досталась прямо в лицо. И одновременно нежнейшее признание в любви:
— Я бы тебя хорошо шарахнул, Франсина…
А Франсина подумала: очевидно, методы ухаживания тоже претерпели с 1930 года немало изменений.
В половине первого Глод смирился, присел в углу стола и мрачно стал жевать кусок сала. Франсина не вернулась к обещанному времени, эта Франсина только осложнила его жизнь, нарушила весь ее привычный распорядок. К тому же он с трудом переносил ее бунтарские речи. Здорово она переменилась там, в своей домовине. Добрая жена, добрая хозяйка, добрая стряпуха, добрая мать семейства вернулась под их общий кров на огненных крыльях
Ратинье упрекнул за это Диковину, должно быть, инопланетянин ошибся и переложил лишку в свою смесь, а может, просто перепутал колбы. Сразу видно, что он ничего не смыслит в женщинах! Если не способен управлять летающей тарелкой последней модели, значит, и тут, когда станешь воссоздавать материю, все сделаешь шиворот-навыворот.
Вышеупомянутая материя явилась только в час со свертком в руке. Глод, в ожидании супруги шагавший взад и вперед по двору, завизжал как поросенок, которого ведут холостить.
— Что это ты так вырядилась, даже в муленском борделе не смеют в таком виде щеголять! Ты совсем, Франсина, спятила, через эту майку обе титьки видать, ты бы еще с голой задницей разгуливала! А что это на тебе за штаны такие? На кладбище тебя, что ли, обучили таким идиотским штучкам?
Смеющуюся, веселую Франсину не смутил этот взрыв негодования:
— Не сердись, папуленька, не сотрясай зря воздух! Не можешь ли ты быть более cool[30], а? Нельзя ли полегче?
Глод старался даже в ярости быть величественным.
— Да ты погляди на себя, распутница!
— Скажет тоже! Ну прекрати стрельбу, папочка, а то у меня мороз по коже!
Ратинье провел ладонью по усам, сперва слева направо, потом справа налево, и мстительно бросил:
— А пол я не помыл!
С прелестных розовых губок Франсины сорвался какой-то неопределенный звук, потом она насмешливо произнесла:
— Плевать я хотела. Живи себе в грязи, старичок! А я позавтракаю на свежем воздухе.
Она развернула сверток, достала простоквашу, хрустящий картофель, бутылку кока-колы. Глод вознегодовал:
— И ты будешь эту дрянь жрать? И пить это? Да это же еще хуже, чем незрелые сливы! Ведь живот схватит!
— Cool, говорят тебе, cool. Выпей свою литровку и забудь обо мне! Молодым — молодые, старым — старые! Чао, бамбино! Адиос, амиго!
С этими словами она повернулась к нему спиной и, пританцовывая, направилась в поле. Глод ничего не понял из нового ее лексикона, которым эта молодая негодница расцвечивала свою речь. Вдруг он завопил:
— Франсина, а мои деньги!
Вместо ответа она звонко шлепнула себя по заду и весело крикнула:
— Вот они где, твои деньги!
Такая наглость окончательно сразила Глода, и, понурив голову под тяжестью враждебного мира, он побрел к больному соседу, надеясь хоть там найти утешение.
Бомбастый, хоть и чувствовал себя много лучше, все еще лежал в постели.
— Здорово мне помогла твоя мазь из бычьей ноги. Завтра непременно встану. Но что у тебя за физиономия, дружище? У тебя такой вид, будто в брюхе пусто, как в порожнем бочонке!
— И не говори, Сизисс! Я теперь не один.