Три глотка одиночества
Шрифт:
– Елена. А что же она вам свои новые координаты не оставила?
– Мы давно уже не виделись.
Елена кивает. Кивок едва угадывается, в подъезде темно и призрачно. Я с ней не вполне в одной плоскости. Бывает.
– Вы меня уж простите. Валя адреса не оставляла, один телефон…
Я выжидающе молчу.
– Только я книжку записную потеряла. Вместе с сумкой где-то оставила.
Обрывается сердце. Неужто?..
– Давно она переехала?
– Да с полгода уже.
Сосредоточенно думаю.
– Можно от вас в справочную позвонить? Я только с дороги…
Елена не без
Прохожу в квартиру. Квартира явно валентинина, мебель чужая. Неприятная, эту мебель я не хотела бы здесь встретить.
Звоню. Почему-то почти не надеюсь на положительный результат. Но все же звоню, так, для очистки совести.
Ожидание оказываются вполне оправданными.
В Москве нет женщины с таким именем.
Или она здесь не прописана.
О господи, господи, где же ты, родная моя?
Елена смотрит с нетерпением.
Кажется, ждет кого-то. Скорее всего, любовника. Вот почему она мне так легко открыла…
Звонок в дверь.
Я права.
– До свиданья.
Лицо новой хозяйки разгорается, делаясь ярче. Волнуется, верно. Предвкушает…
Я ухожу. Валя, что же нам теперь…
Елена торопливо запирает дверь на два замка. А любовник у нее молодой, темненький, симпатичный. Глаза только острые какие-то, чересчур проницательные. Один взгляд пристальный, а до костей пробирает. Ох… Не люблю я такие глаза.
Резко перехожу в свой обычный режим. К миру возвращаются его прежние краски.
Вот и наигрались мы в эти ребяческие игры. Где я теперь? И где моя Валя?
Я на нее так надеялась, и…
Что-то тут неладно. Неправильно. Не так все должно было быть.
Говорил же мне Сергей: большой город Москва, легко заблудиться…
Валя-Валя, единственная надежда, единственная ниточка…
Что ж мы теперь, Анна Григорьевна Гольц? Обратно собираться будем? Или прямо в больницу? Там нас давно уже ждут добрые дяди в белых халатах. Вот и во множественном числе уже о себе заговорили вдобавок ко всему прочему…
Зажмурив глаза от мрачной перспективы, я сместилась. Пурпурный Мир принял меня в свои объятья легко и, как мне показалось, радостно. Отдохнуть бы хоть немножко. Слишком я устала, ночь в поезде – плохой тонизатор, глаза слипаются, несмотря ни на что…
Вот и солнышко какое маленькое, тоже, наверное, не выспалось. Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…
С трудом разлепив веки, я иду дальше.
Придет серенький волчок, схватит Аню за бочок…
Волк. Серый.
***
Фамилия у нас с Валентиной была редкая, что правда, то правда. Доставшаяся в наследство от сумасшедшего прадеда-поляка (в Пскове вообще-то немало выходцев из Польши живет). Впрочем, может быть, что прадед врал и никакой он был не поляк, просто фантазер большой с романтическим уклоном и от советской власти хитро скрывался… Не знаю. Валя рассказывала, приютила его бедная русская девушка-сирота Маришка, красивая:
Вот так бедная сирота с нашим прадедом и поженились. Так Валентина рассказывала. Правда, от случая к случаю прабабка Маришка становилась у нее Василисой или Аленой, ну да это, наверное, от забывчивости. Это сама сестра говорила…
Хотя она, может, тоже врала. Поручиться я не могу.
Оригинальная у меня, однако, амнезия получается, просто по всем классическим канонам: «тут помню, тут не помню». Интересно, почему такие мелкие детали и ассоциации всплывают в памяти легко и словно бы без всяких усилий, а вот значимые вехи биографии остаются за чертою дозволенного?
Я задумчиво усмехнулась. Это была, пожалуй, самая малая из теперешних моих проблем… Взять хотя бы природу Пурпурного Мира: мир это или просто периодически повторяющийся глюк? Если глюк, то еще ладно, а если мир, то ведь с этим надо же «что-то делать».
Размышления мои были дурацкими. Пассивными и неплодотворными, они не несли ничего нового, ничего не могли решить.
Детские годы моей жизни я помнила хорошо. Помнила строгие валентинины глаза: сестра по жизни была почти отличницей и почти аккуратисткой, спокойной, настойчивой, выдержанной. Она воспитывала меня вдвоем с бабушкой Катей, не имевшей, в общем-то, к роду Гольц никакого отношения, но женщиной доброй и понимающей. Когда мне было лет восемь, бабушка умерла. Каким-то образом настойчивой Вале удалось отстоять меня у муниципальных служб города, впрочем, в нашей области сирот, надо полагать, хватало и без меня.
В тинейджерском возрасте душа моя была, как это и полагается, подвержена разного рода катаклизмам, но все вполне умещалось в размытые понятия нормы. Подруги, друзья, внутреннее одиночество, первый парень, первая долгожданная дискотека…
Где-то здесь воспоминания начинали путаться, что-то тут было не вполне правильным.
Опять же это непонятное дело с возрастом. Обычно человек твердо знает, сколько ему лет. Со мной было не так. Я не знала.
Но мне не верилось, что тинейджерский этап моей жизни только что миновал. Как-то все это было далеко – все эти проблемы, люди, события. Так, словно миновал уже не один год с тех пор, как…
Правильно. Конечно же, не один. Так когда же я переехала в Москву? С сестрой? Или одна? Я ведь жила здесь?
Внутренний голос угрюмо молчал. Было тут что-то такое, чего я не могла понять. Или вспомнить.
Стоп. А теперь сядем и хорошенько, хорошенько подумаем: если я жила в Москве, то где? Не на улице же! Нет, конечно… У нас была замечательная двухкомнатная квартирка, замечательная настолько, что мне даже нравилось заниматься хозяйством, мести, скрести, мыть и чистить до блеска – дела, которые я вообще-то терпеть не могу.