Три года
Шрифт:
— Тебе следовало защитить меня тогда, — отвечаю я с горечью, — вместо того, чтобы забрать все, что я когда-либо любила.
Он смотрит на меня своими глубокими карими глазами. Он долго молчит, и тишина пугает меня больше, чем любые слова, которые он мог бы мне сказать.
— И все же, — говорит он хриплым голосом, — ты собиралась забрать у меня сына. Мою любовницу.
— Я не мой отец, — шепчу. — Ты не сможешь добраться до него, причинив мне боль.
Он смотрит на меня так, будто я самый тупой человек, когда-либо рождавшийся.
— Я больше не пытаюсь до
Я бросаю на него самый испепеляющий взгляд, какой только могу.
— Они заслуживали худшего, — говорю я тихо, — за то, что они со мной сделали. То, что ты им сказал сделать. Монстры, все вы, и я собираюсь уничтожить всех вас, даже если это убьет меня.
Не знаю как, но желание заставить их страдать — особенно Дорнана — горит во мне вместе с последними препаратами, которые он мне вколол. Теперь, когда я немного пришла в себя, мой мозг начинает соединять точки, и я догадываюсь о том, что он со мной сделал — сначала дал препарат для эйфории, а потом опустил меня в ад, чертовски сбивая с толку мое тело. Это форма пытки, о которой я читала, но никогда не испытывала.
До настоящего времени.
Дорнан нетерпеливо топает ногой, сидя на краю кровати передо мной.
— Где мои деньги, Джули?
Я закатываю глаза.
— Опять это дерьмо? Я же сказал тебе: я. Не. Знаю.
Он поджимает губы, и я вспоминаю, как всего несколько дней назад он высасывал у меня кровь. Эта мысль заставляет меня дрожать на стуле.
— Джон Портленд не был чертовым идиотом, — говорит он, вставая и проводя рукой по волосам. — И эта чертова шлюха, Ана, тоже. Они должны быть где-то.
Я пожимаю плечами.
— А я продолжаю говорить тебе, что не знаю, где они, Дорнан. Как ты думаешь, если бы я это знала, была бы здесь?
Он бросает на меня взгляд, и я вижу, что он злится. Вот дерьмо.
— Да, — говорит он. — Да. Я проиграл в голове каждый чертов момент, который мы провели вместе, прежде чем понял, что ты ублюдок Джона и вернулась, чтобы отомстить мне за все, что, по твоему мнению, я с тобой сделал.
Мои глаза наполняются слезами.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что, по моему мнению, ты сделал со мной?
Он не отвечает, просто упрямо сжимает челюсти. Я моргаю, и слеза падает на мою щеку, такая соленая, что щиплет кожу.
— Ты должен был защищать меня, — шепчу я, почти задыхаясь от собственных слов. Не хочу показывать свою слабость, терпеть не могу, но от этих чертовых наркотиков у меня развязывается язык и слезятся глаза. — А ты забрал меня у моей матери. Толкнул меня в кольцо животных и приказал им атаковать. Ты позволил им забрать у меня мою душу, — сглатываю слезы, заканчивая предложение. — И наблюдал.
Его лицо остается бесстрастным, но я вижу, как сжимаются его кулаки, а темные глаза продолжают смотреть на меня. Интересно, о чем он думает? Я помню историю, которую он мне рассказал, о дне
Или он заставит меня умереть в одиночестве.
— Как ты мог смотреть, как я прихожу в этот мир, — шепчу я, — а потом забирать у меня мое существование?
Дорнан смотрит на свои туфли, темные кожаные туфли, подходящие для похорон. Я представляю, как он забивает меня ими до смерти. Это то, что он, вероятно, сделает с большим удовольствием.
Он игнорирует меня, пока я смотрю на него, кажется, видя самое человечное выражением лица, которое когда-либо у него было. Маска спадает, слишком много смерти и разрушений проникает во все аспекты его существования. Впервые я вижу, чтобы он выглядел уязвимым. Конечно, после похорон Чада у него был такой момент, но не такой яркий. Он — это он, а я — это я, и мы вместе заперты в этом аду, пока один из нас не выиграет или не умрет.
Он возится с флаконами с лекарствами, а я смотрю, не в силах отвести взгляд.
Итак, у дьявола есть сердце. Это лучше или хуже?
— Расскажи мне, — хрипло говорит он, снова втыкая иглу в один из флаконов. — Скажи мне, мои мальчики знали, что это ты, прежде чем ты их убила?
Холодок пробежал по моей коже, когда я вспомнила выражение потрясенного узнавания в глазах Чада, в то время как его сердце сжалось в груди.
— Да, — говорю я хрипло.
Он снова садится передо мной, хрупкий голый каркас кровати скрипит под его весом. Смотрит на меня из-под ресниц, играя с полным шприцом в руках. Это вдвое больше, чем он дал мне в первый раз.
— Скажи мне, — требует он. — Расскажи мне, как это было.
Я почти смеюсь, но останавливаю себя. Он хочет знать, каково это было? Смотреть, как свет гаснет в глазах Чада? В глазах Макси? Услышать взрыв, пронзивший воздух, и знать, что я убила еще больше их? Или, может быть, он хочет, чтобы я рассказала о том дне, когда он забрал меня из моего дома, моего безопасного места? Возможно, он хотел бы услышать, что я чувствовала, когда его демонические отродья удерживали меня и по очереди трахали до полусмерти. Пока они заставляли Джейса смотреть. Каково было осознавать, что я не уйду оттуда живой. Как я плакала, когда поняла, что умру под ногами человека, которого называла семьей, человека, который должен был защищать меня от зла в мире, а не отдавать меня ему. Каково было знать, что мой отец погиб от его рук?
Однако меня не волнует, о чем он спрашивает, потому что мой ответ останется прежним. Я не даю ему ни грамма своих воспоминаний, чтобы он мог с удовольствием насладиться моей грустью. У меня все еще есть немного силы, несмотря на то, что физически я бессильна.
Нет. Я ему абсолютно ничего не дам.
Я сжимаю челюсти.
— Нет.
Он мрачно улыбается, и впервые я вижу боль и печаль под злобой на его лице. Он протягивает руку и снова сжимает мою руку, моя вена напрягается, игла скользит внутрь с острым уколом. Тепло наполняет меня, и моя голова откидывается назад. Слишком.