Три горсти земли

Марченко Владимир Борисович

– У моей мамы нас было много. Мы были пушистыми с белыми пятнами, но я был черный. На лбу у меня треугольник белый, подбородок белый и на груди белая полоса. На бороде у меня черный галстук. Он немного на боку, но это уже не поправить. Кончик хвоста у меня белый. А на каждой лапке белые кроссовки. Когда мы подросли, стали бегать, качаться на шторах. Не слушали маму, а она просила, чтобы мы вели себя тихо и не шалили. Мы не понимали её. Вскоре нас всех выбросили в этот мусорный бак. Я смог выбраться. Какая-то тётя взяла меня, но я был, слаб, с трудом дышал, издавая звуки. Даже пищать не мог- так обессилил в баке. Она бросила меня в траву. Не помню, как мне удалось

приползти к Деду в огород. Он услышал меня. Принес в избу, стал кормить и ухаживать за мной. Он даже ночью вставал и давал молока. Он спас меня. Мы живём вместе. Я не балуюсь, но если ему захочется поиграть со мной, делаю вид, что мне чрезвычайно нравится хватать бумажку на нитке, грызть её. Приятно ему, нравится мне. Дед такой старый. Мне жалко его. Он даже не может ловить мышей. Сколько раз я показывал. Приносил мышь, а он не реагировал. Вдруг он умрёт от голода, кто тогда будет ловить мне рыбок?

– Ты привязался к Деду. Заботишься о нём.

– Он не мешает мне ловить мышей. Я не ем его капусту.

– А у меня одни проблемы в голове. Я думал, как сделать так, чтобы ей было хорошо жить на свете. Я и сейчас думаю. …Эти мои колючки. Они такие острые. …Были. Когда Фея поливала меня, всегда укалывалась. У меня, их было ровно четыреста двадцать. Они были такими крепкими и острыми, что Фея вскрикивала, они втыкались ей в крохотные мягкие пальчики. …Не все. А только две или одна.

– Надо же аккуратно поливать,- погладил лапой своё ухо Дёма, – Я наступил на осколок стекла. Хорошего мало. Недавно оцарапал Деда. Мне стало стыдно.

– Как-то ночью ко мне подобрался ёжик. Ему что-то не спалось. Поболтали. Он почти мне родня. Весь в колючках, как я, но только у него есть четыре ноги, как у тебя, но хвост маленький. Галстука у него черного нет, но усы есть. Он рассказал, что в бору, где он живёт все балдеют. Но что это такое я не понял. Я попросил его выдернуть мои колючки, чтобы Фея никогда не колола свои пальчики. Ёж не соглашался. Я его убеждал. Мы почти поругались.

– Ты, правда, странный, Кактус. Выдернуть четыреста колючек- это же долго.

– Конечно, Дёма. Но я не хочу приносить страдания. Помучаюсь немного, и всё будет хорошо. Ведь она так обо мне заботилась. Показывала подругам и радовалась, когда я зацвел. Ты умеешь цвести?

– Цвести ни к чему мне. Умею мурлыкать, когда Дед берет меня на свои голые лапы. Он любит меня и. За это я его люблю. Позволяю себя гладить, хотя мне это и не всегда нравится. Можно потерпеть, если ему хочется погладить меня по шубке.

– Вот и я решил потерпеть…

– Фея обрадовалась?

– Когда она увидела, как ёжик дергает зубами колючки, то испугалась. Сначала выбросила ёжика, а потом и меня.

– Ничего не понимаю,- сказал Дёма, устанавливая горшок, а точнее то, что от него осталось.- Глупый, Кактус, ты изуродовал себя, надеясь на то, что ей будет приятно смотреть на твои раны? Ты добрый. Когда-нибудь колючки отрастут. Фея снова будет тобой любоваться, а ты станешь ждать её шаги, слышать её голос.

– Я помню, как пахли её руки. Мои колючки никогда не отрастут. Посмотри, Дёма, на окне у Феи другой цветок.

– Не печалься. Тебя заберет мой Дед. Мы будем вместе греться на подоконнике.

НАРОД ЖАЛКО

Прошлым летом вдоль бора брёл недалеко от свалки Ваучер. Прогуливался. Слышит, кто-то плачет. Обошел груду мусора и увидел на старом валенке Акцию.

– Ты чего ревешь, подруга?

– Народ жалко,- отвечает сквозь слёзы Акция,- такой он доверчивый…

– …Глупый…

– Весь

народ не может быть глупым.

– Темнота. Обгайдарился народ. …Жаден. Захотел по две автомашины получить, захотел деньжат срубить по тысячи процентов на твои сестренки. Понёс последние деньжата, чтобы, получив Акции, жить безбедно, а как говорят в Сингапуре- бесплатная халва только на поминках. Вот и поминают, как звали продавцов акций.

– Не виновата я, а всё равно жалко народ…

– Чего ж его жалеть. Он бы подумал, покупая твоих сестёр, откуда возьмут гроши на оплату процентов. Это на каком автозаводе и за какое время можно склепать авто и раздать тем, кто моих братьев выкупил за свои кровные? Умный народ не стал бы поддаваться на уловки и враньё. Так ему и надо.

– Кто-то еще плачет,- проговорила Акция,- Пойдём посмотрим. Может, помощь нужна.

– Помощница отыскалась…

Продрались сквозь кусты Ваучер и Акция, видят тупик железнодорожный. На ржавых рельсах дядечка лежит и в голос ревёт, просто головой бьётся о шпалы. Гравий кругом потемнел от слёз. Попытались утешить незнакомца. Ничего не получается. Хотели от рельсы оторвать и домой проводить. Выяснили, что дядя прирос к рельсе всем своим исстрадавшимся телом. «Вот беда,- проговорила Акция, вытирая дяде нос,- Дома семья ждёт, а он тут прирос». Приехали люди с пилой и отпилили кусок рельса, дядя с железякой на спине в машину шикарную сел и поехал.

– Жалко дядю,- всхлипнула Акция. Послушал я их, вспомнил, что где-то и у меня лежат акции и бумажки от ваучеров оставшиеся. Правда, жалко, что так уму-разуму учат.

СОСЕДИ

В деревне, что за рекой, у плоского холма жил мужчина со своей женой. Жили не очень, чтоб на широкую ногу, но работали не по часам, а по солнцу. Солнце всходит, а эти, как больные, на поле бегут. Солнце за лес садится в изнеможении, так мужчина с женой домой ползут еле как. Растили жито на хлеб, на калачи и на самогонку. Тыквой и редькой от диабета сахарного спасались. Гречневую и пшённую кашу ели с маслом топлёным и силы восстанавливали после работы. Было у них чего на праздник надеть и на стол гостям поставить. Детишки росли, и тут же работу посильную работали в огороде. Помогали родной семье, не имея возможности фулиганить и лоботрясничать. Сам-то мужчина, когда ещё жил без бороды и без портков, бегал за гусями и коров пас, своих и чужих гонял.

Как-то мужчина покинул деревню с возами пашеницы, чтобы смолоть её где-нибудь на мельнице. Ехать пришлось далеко. Близко не было речки мельничной. Ветрянки ещё делать не умели как положено. Сделают ветрянку, дождутся ветра, приготовят мешки под муку. Смотрят, а мельница раскрутится и улетает. Чистый вертоплан получался. Потом на этих вертопланах людей взялись по миру катать за меру куриных яиц. Денег тогда тоже не было в той стране.

Возвратился мужчина почти без муки, а лицом грустный. Говорит жене, что видел по дороге одну семью, даже ночевать довелось у них. На столе- квас и лук, а на печи даже дерюги проносились до основы.

– Дал им муки немного мешков. Давай к весне семян дадим малость.

Жена поплакала глазами от жалости к бедным людям и согласилась с мужчиной.

Год, как концерт Коклюшкина, пролетел. Поехал мужчина опять на мельницу с пашеницей. Возвратился ещё грустней, чем в прошедшем году. Стал с женой совет советовать.

– Давай,- говорит,- дадим,- говорит,- нашим знакомцам семян на посевную, а то у них животы подвело.

– Дадим,- всплакнула жена всем лицом,- чего же не дать. Что же у них не уродилось пашеница?