Три грации на обочине
Шрифт:
За время невеселых раздумий Ласкина следователю Терехову показалось, свидетель не расслышал его, Павел повернулся к нему и повторил:
– Почему вы решили, что она труп? По каким признакам?
Странный вопрос, тем не менее помятая, в складках, как у шарпея, физиономия Ласкина напряглась. И под глазом задергалась жилка, будто там червячок кончался в предсмертных судорогах. Конечно, он занервничал, под кепкой закопошились остатки рабочих извилин, но их было слишком мало. Мало, чтобы на простейший вопрос ответить так же незамысловато! Натруженными пальцами
– Это не я. Не я ее… честно.
– Не вы, не вы, – успокоил свидетеля Терехов. – Я знаю.
– А че тогда такой вопрос кидать? – недоверчиво буркнул тот.
Непроизвольно Терехов вскинул брови, но как тут не поразиться логике человека, который никак не тянет на мыслящее существо? А вопрос следователя не был хитро выстроенной ловушкой, вырвался нечаянно – так, мысль вслух.
– Спрашиваю потому, – миролюбиво объяснил следователь, – что в данном случае определить за секунды насильственную смерть под силу только крайне наблюдательному и сообразительному человеку.
Терехов, в общем-то, сделал комплимент, и Ласкин, успокоившись, что в душегубы его не зачислили, раздулся от важности и хмыкнул, пожав плечами:
– А че тут соображать? Лежит раздетая, так? Чего она лежит, за городом-то? И холодно… в смысле… ночью холодно, а девка без всего. Выходит, не сама разделась, не сама разлеглась, так? А раз не сама, то ее… ну, ты понял, да? И выкинули сюда.
– Павел! – позвала следователя Ольга Коноплева.
Извинившись, что приятно поразило Ласкина (начальствующий народ нынче не шибко вежливый), Терехов спустился с бугорка, перешагнул через расщелину и очутился рядом с Олей, сидевшей у трупа девушки на раскладном стульчике.
При определенных манипуляциях с косметикой Ольга смотрелась бы красоткой, на маловыразительном лице можно нарисовать все что угодно, но! Двадцатидевятилетняя Оля женщина властная, с характером, энергии в ней через край, что отталкивало от нее прежде всего мужчин. Не удивительно – превыше всего подобные дамы ставят собственные интересы и карьеру, а любому человеку хочется тепла, ласки, заботы. Впрочем, поток сознания, захватывающий Павла по тому или иному поводу, сейчас не имел отношения к делу.
Его тень упала на тело жертвы, к тому времени ее изрядно поворочали, осматривая. Солнце взошло высоко, отчего пропал романтический ореол, спящей богиней на плоту девушка больше не казалась. Наверняка при жизни она и была богиней, нравилась мужчинам всех возрастов, хотя на данный момент трудно об этом судить, так как смерть меняет человека с первых же минут. И как меняет! Стали отчетливо видны следы кровоподтеков на запястьях и щиколотках, кожа приобрела характерный восковой оттенок, черты лица слегка расплылись и на глазах теряли привлекательность.
– Что скажешь? – обратился Терехов к Ольге: позвать позвала, а сама сидит, копаясь в кейсе, будто не видит, что он подошел.
Она поднялась, потирая поясницу, будто старая бабка – какая показуха, мол, тружусь-горю на работе:
– Следы
– То есть?
– Связанные руки и ноги не могли стать причиной смерти. Не исключено, что она практиковала садомазохистский секс, ей связывали руки и ноги. Это сейчас в ходу, а возраст идеально подходит для сексуальных игрищ, как говорится, при отсутствии интеллекта телом управляют гормоны с инстинктами.
За вполне разумным объяснением Павел разглядел и рисовку: Оленька старалась понравиться ему, да не тот метод избрала, он любитель простоты, понятности, открытости, душевности. Но это тоже к делу не относится, Терехов поймал себя на мысли, что постоянно отвлекается, и вернулся к трупу:
– С чего сделан вывод, будто у нее отсутствует интеллект? Я вот не могу определить: умной, начитанной, образованной она была или дурой. И садо-мазо… сомневаюсь. В этом возрасте хочется настоящих страстей и чувств.
– А я не утверждаю, – улыбнулась Оля. – Я предполагаю. Молодым, может, и хочется настоящих чувств, но старичкам подавай кайенского перца в сексе и юных дев без всяких там чувств, кроме похоти. Девы идут на все условия, чтобы заработать, прости, но заработок подобного рода у меня лично не соотносится с интеллектом.
– И все же, Оля, что тебя натолкнуло на подобные мысли?
– Сам посмотри: на теле нет кровоподтеков, которые обычно указывают на борьбу, ведь нет же. Только на запястьях и щиколотках, к тому же аккуратные. Отсюда и вывод: девушка дала себя привязать, а в процессе игры типа сопротивлялась – по желанию клиента. Не убедила?
– Вполне, – кивнул Павел. Собственно, возразить ему пока нечем.
– Между прочим, я позвала тебя, чтобы сказать: труп можно увозить.
– Значит, секс был, – подытожил Терехов.
– Полагаю, был, точно скажу после исследования этого прекрасного тела. А признаков убийства…
Не договорив, Ольга развела руками в стороны – жест красноречивее слов, однако Терехову этого мало:
– Но хотя бы примерно можешь сказать…
– Не могу, – не дослушала она. – Вот посмотрю, что у нее внутри, изучу каждый сантиметр и, может быть (!), станет ясно – убийство это или недоразумение. Кстати, умерла она часа три назад, не больше.
– Шутишь? – не верилось Терехову. – Мы здесь уже два с половиной часа! Ее что, привезли сюда живой?
Оля сняла латексные перчатки, вынула из пачки сигарету и остановила взгляд бледно-голубых, почти бесцветных глаз на трупе. Самое примечательное в облике Оли – глаза и неестественно белоснежная, словно ее никогда не касались солнечные лучи, кожа. Но что это с ней? Взгляд Оленьки стал туманным, на лицо легла призывно-сексуальная тень…
О чем это говорит? Ему – ни о чем. Во всяком случае, Олины флюиды до Павла не долетали, даже если он находился на расстоянии вытянутой руки, как сейчас, но ощущать – ощущал их. Разумом. Вот такие дела. Павел сам пока не определился, какие женщины ему нравятся: все симпатичные, при этом – никто конкретно.