Три грани мизерикорда
Шрифт:
Агата встала из-за стола и пошла к выходу из ресторана. Пошла, не оглядываясь, чтобы не видеть статуи, в которую превратился Алекс фон Строффе.
Надежда Кондовая отвернулась от плиты, на которой собиралось вскипеть, но всё никак не вскипало какао. Растворимые напитки – чушь и профанация, какао надо варить! Женщина вздохнула, поправила выбившуюся из прически то ли светлую, то ли седую прядь и в упор посмотрела на сына.
Варфоломей сгорбился у стола, вертя в пальцах ложечку. Вот ведь… весь из себя взрослый, самостоятельный,
– Это очень хорошо, Варфоломей.
– Что «хорошо»?! Видела бы ты, как она рыдала, еле успокоил! Сроду такого не было, она на моей памяти только раз всплакнула – когда старого рекна хоронили. И то, по-моему, больше за компанию с Ардо…
– Хорошо, что Агата ещё может плакать. Я, признаться, боялась, что нет, слишком привыкла она носить всё в себе и быть сильной. Слёзы не признак слабости, но так считают далеко не все… и очень часто тому, кто не скрывает слёз, приходится выдерживать больший прессинг, чем тем, кто скрывает. А твою названую сестру прессовали по полной все кому не лень. И хорошо, кстати, что она, совершенно не умея строить отношения с мужчиной, всё сделала правильно. Инстинктивно, должно быть. Будь она моей дочерью, я бы гордилась.
Платине хотелось вскочить и заорать. Очень хотелось. Невыносимо. Вместо этого он положил ложку на стол, подчеркнуто медленно поднялся на ноги и снял с плиты кастрюльку. Налил себе какао, снова уселся и только потом заговорил, изо всех сил стараясь не подпустить в голос яду.
– Ты меня извини, мам. Я, конечно, понимаю, что у женщин есть женская логика, а у мужчин и вовсе никакой… только где ж ты в действиях Агаты «правильность» разглядела? Сама ведь повторяешь частенько: мужу-псу не выкладывай правду всю.
Надежда вздохнула, подошла к сыну и ласково взъерошила волосы на затылке. В неё пошел парень, от отца разве что нос, а так – копия, не открестишься. Ещё бы рассуждать умел, но в одном двух не бывает, увы.
– Видишь ли… Если Агата небезразлична Алексу фон Строффе, а он небезразличен ей, пусть даже просто как человек – ну не верю я в детскую романтику! – необходимо играть в открытую. Её биография всплыла бы рано или поздно, и хорошо, что он услышал правду от неё самой. Потому что правда бывает очень разной, в зависимости от того, кто, когда и при каких обстоятельствах её излагает. Между прочим, ты не задумывался, за каким чертом Агате понадобилось шунтирование? Почему бы ей просто не учиться, как все? А я тебе скажу. Она боится. Боится, что если не вывернется наизнанку, если не будет самой лучшей, успешной, незаменимой, самой-самой – причём быстро, – то не сможет быть достаточно полезной, в частности, вам с майором. И вы её бросите.
– Что-о?!!
– Что слышал. Не знаю, правда, отдаёт ли она себе отчёт в этом страхе. И есть ещё один страх. Страх, что, узнав правду о прошлом Агаты, люди отвернутся от неё. Здесь, на Закате, где во главу угла ставится способность выживать, она не могла проверить свои предположения. Жива? Умница.
– Агата говорит – окаменел, – проворчал Варфоломей.
– Ну, это естественно. А потом?
– Потом она ушла.
– А вот это – зря. Ну да ладно. Что-то мне подсказывает, что, когда господин фон Строффе переварит информацию, эффект будет совсем не тот, какого ожидает Агата. Хотя… знаешь, я могу предполагать, чего она ожидает от этого парня, но даже близко не подберусь к тому, чего она ожидает от себя. Она и сама-то ещё к этому не подобралась, по-моему.
– Ты идиот, братан. Спорить будешь?
В голове Алекса фон Строффе было пусто и гулко. Очень хотелось пить. А вот вести серьёзные разговоры не хотелось совершенно. И встал он напрасно, не стоило этого делать. Вот только лежать, уставившись в потолок, тоже уже никаких сил не было.
– Эээ… глубокая мысль. И чем вызвана, хотелось бы узнать… до того, как выдвигать контраргументы, – попробовал Алекс смягчить ситуацию. Ведь далеко не каждый день человек, с которым столько всего пройдено, вламывается к тебе в каюту со столь безапелляционным заявлением.
– Чем вызвана? – Ричард Райт прошел внутрь, дошагал до стола и оперся на него той частью тела, которая уже не спина, но ещё не ноги. – Да как минимум тем, что я имею неудовольствие опять наблюдать твою рожу в состоянии немаленькой задумчивости. И дело вовсе даже не в похмелье. Или не только в нём. Давай-ка начистоту – лирика по голове проехала?
– В каком смысле? – на всякий случай пилот решил «включить дурака», по крайней мере, до тех пор, пока не выяснит, что именно не нравится другу.
– Да в прямом, – Райт достал из кармана пачку сигарет, закурил, выпустив клуб дыма в потолок. – Ты вчера с докторшей пообщался, да? И именно после этого явился на борт с литровой бутылкой вискаря, уже ополовиненной. Стало быть, она тебя отшила. А учитывая, какой ты у нас милашка и обаяшка, то тебя не просто отшили. Тебе сообщили, что ты прелесть, но ничего не получится. Я прав?
– Нет! – выпалил фон Строффе и тут же пожалел об этом. Собственный вопль ввинтился в мозг раскалённым сверлом. – Ни хрена ты не прав, и с чего ты вообще это взял?
– Бутылка – вон стоит, – обстоятельно начал Райт. – И раз в ней не хватает чуть больше половины, значит, эту половину ты выпил снаружи. Внутри ты пить в одиночку не стал бы, а пока шёл до борта, под шаг, мог выхлестать только в путь. Между прочим, я тебе даже могу сказать, откуда ты шёл – поскольку скорость твоего пития мне ещё с Патруля известна. И вряд ли что-то изменилось за последние двести с небольшим лет.
Навигатор невесело хохотнул и продолжил:
– А поскольку надраться ты мог исключительно по причине неудавшейся лирики, а интересовался крайнее время только докторшей Агатой, то всё с тобой ясно.