Три истории, рассказанные ночью перекрёстке

Измерлиев Антон Аркадьевич

“Стать богом, бессмертие, любовь – всё это мне недоступно”.

“Любовь?”, – переспросил музыкант.

“Удивительно, правда? Но увы, я могу дать похоть или маниакальную одержимость, или увлечённость, или сотни подобных вещей. Но любовь не может быть навязанной, поэтому я её никогда и не обещаю. Впрочем, большинству хватает и похоти. А теперь произнеси свою часть контракта, если не передумал”.

Музыкант сглотнул.

“Я”, – его голос слегка дрогнул, но тут же вновь обрёл твёрдость, – “Я прошу у Хозяина перекрёстка дать мне желаемое. Я принёс плоть…”

“Сказал же, плоть не нужна”, – перебил Голос, – “Переходи к оплате”.

“Взамен

я обязуюсь рассказать Хозяину три истории, ранее им не слышанные. Истории, которые он сочтёт достойными своего внимания”.

“Хорошо”, – одобрил Голос, – “Теперь моя часть”.

Он возвысился до немыслимой громкости.

“Я”, – прогремел он, – “Услышал желание. И могу его исполнить, если получу плату. Согласен ли ты заключить сделку, смертный?”

“Д-да”, – выдавил из себя музыкант, потрясенный новым звучанием Голоса, – “Я согласен”.

“И я”, – продолжил Голос, – “Хозяин перекрёстка, мэтр Калфу, проводник и привратник, согласен заключить сделку. Да будет так”.

Молния ударила с неба прямо в центр перекрёстка. Туча пыли взлетела вверх, а когда она развеялась, на земле не осталось ни красной ткани, ни лежащего на ней пальца.

“Сделка заключена”, – объявил Голос, – “А теперь начинай”.

Музыкант огляделся по сторонам, ища, куда бы присесть.

Раздался звук, напоминающий хлопок огромных ладоней и он почувствовал, как сзади что-то упирается в его ноги. Он обернулся назад. Высокий резной стул с сидением, обитым чёрным атласом, стоял позади него.

“Садись”, – пригласил Голос вежливо и музыкант сел.

На подлокотнике перед его рукой возник золотой кубок, от которого поднимался пар.

“Грог”, – пояснил Голос, – “Чтобы ты не замёрз, пока рассказываешь”.

Музыкант отхлебнул пахнущий ромом и лимоном напиток, и волна жидкого огня разлилась по его венам.

“Начинай”, – в Голосе прозвучало нетерпение, – “Как называется первая история?”

“Она называется…”

Музыкант задумался на миг, а потом махнул рукой.

“Она называется Девочка, которая жила на Границе”.

“Хорошо”, – Голос причмокнул невидимыми губами, будто пробовал лакомство, – “Продолжай”.

И музыкант продолжил.

История первая. Девочка, которая жила на Границе.

Девочку звали Ано и ей вот-вот должно было исполниться двенадцать лет. И жила девочка на самой Границе, там, где стена фонарей отделяет людской мир от мира бледных. Кто такие эти самые бледные, Ано не знала. Да и никто в городе толком не знал. Только старый Бурбуш видел их, когда был совсем маленьким и охотно рассказывал про это всем желающим. Но Джон-Джон говорил, что старый Бурбуш давно выжил из ума и никаких бледных вообще не было. Так говорил его отец, мэр Границы.

Отец же Ано говорил, что мэр просто-напросто набитый дурак. Отец был старшим фонарщиком и каждый вечер со своими помощниками зажигал стену фонарей. Иногда девочка приходила к стене, садилась на глыбу песчаника и смотрела, как холодный фиолетовый свет льётся в ночное небо. А за фиолетовым светом лежала голая бесплодная земля без конца и без края.

Отец мало говорил с девочкой. Все его слова были поручениями – купить то, приготовить это, подмести там. Ночь он проводил, следя за тем, чтобы фонари не угасали, днём спал. Девочка была предоставлена сама себе. Утром она бежала в школу, где вечно недовольный учитель учил их читать, писать и складывать числа. После школы готовила еду и бежала на площадь, к давным-давно высохшему фонтану, где собирались все дети города. Там, в пыли, они

играли в “перекати-камни”, “стражник-стражник, обернись”, и другие игры, которые достались им в наследство от родителей, а тем – от их родителей. И во всех затеях главным был Джон-Джон, долговязый сын мэра. Он не слишком-то жаловал Ано. Может, потому что не ладили их отцы. Может, потому что Ано не смеялась над его шутками, когда все остальные катались по земле от хохота. Но девочка не могла себя себя пересилить. Шутки Джон-Джона были глупыми, а порой и жестокими. Мало кто смеялся бы над ними, если бы их рассказывал не сын мэра. Может, поэтому мишенью шуток нередко становилась сама Ано.

Девочка часто думала о том, как будет жить, когда станет взрослой. Она видела, как другие девочки, чуть постарше её, выходили замуж за парней с шахты, как за всего один год становились унылыми пыльными женщинами с пустыми глазами. Девочка страшилась такой судьбы. Она мечтала однажды уехать из этого городка далеко-далеко, к морю, о котором рассказывал им учитель. Она представляла себе бескрайнее пространство, заполненное водой, и смутные силуэты китов и кораблей на горизонте. Но окружали её только пыль, песок, заросли колючего кустарника и красные скалы.

Из городка вела одна-единственная дорога. По ней из городка хмуро тащились повозки с рудой, запряжённые волами. А навстречу им из города ехали такие же повозки, только уже пустые, да изредка телега с барахлом для местной лавки.

Лишь раз в год сонная жизнь городка прерывалась. Осенью, в честь годовщины победы над бледными, устраивалась ярмарка. И хотя многие уже считали бледных дедовской выдумкой, ярмарку все любили. Повсюду висели яркие флажки, играли уличные оркестры, во множестве палаток продавали жареные сосиски, варёную кукурузу, карамельные яблоки и многое другое, что заставляло рты детишек ( да и кое-кого постарше) наполняться слюной. Взрослым мэрия выкатывала бочонок рому и бочку крепкого пива. Весь день для детворы устраивали забавы, вроде бега в мешках, а шахтёры тянули канат, боролись на руках и лазали на смазанный салом столб за парой новых сапог. Вечером уже изрядно поднабравшийся мэр произносил короткую речь о том, какими молодцами были предки и объявлял танцы. А после все, мальчики и девочки, мужчины и женщины, старики и старухи, все плясали до самой полуночи.

Одним словом, весь город веселился на ярмарке. Весь город, кроме отца Ано. Пока горожане праздновали, он с помощниками зажигал фонари и всю ночь следил, чтобы они не потухли. Помощники были не в восторге от того, что пропускают ярмарку. Мэр не раз намекал отцу, что можно и не жечь фонари каждый день. Когда отец напоминал ему о бледных, мэр морщился и говорил, что их не видели уже полсотни лет, да и неизвестно, видели ли вообще. Отец кричал, что он, он видел их своими собственными глазами, на что мэр начинал сочувственно кивать, будто разговаривал с дурачком, которого нужно успокоить.

Сама девочка безумно любила ярмарку. Ей нравились запахи жареных сосисек и карамели, трели скрипок и удары цимбал. Нравились смех, шутки, флажки и танцы. И засахаренные орехи, и фокусы, и прочее, прочее, прочее. А эту ярмарку девочка ждала с особым нетерпением. Томас Высокий, бард, известный на всё королевство, должен был прибыть на праздник по личному приглашению мэра. Все девочки, девушки, да и женщины, только и говорили, что об этом. Песни Томаса пели редкие заезжие музыканты, его стихи читали пылкие юноши своим возлюбленным. Словом, Ано ждала эту ярмарку, как никакую другую.

Конец ознакомительного фрагмента.