Шрифт:
1
Тридцать пять полотен, на всех практически одно и то же — неописуемые черные царапины на черном же фоне. Навязчивая идея. Болезнь.
Когда их доставили в галерею, я стал распаковывать их одно за другим, все быстрее и быстрее, надеясь на какой-нибудь сюрприз в виде цветного пятна. Всем они сразу показались зловещими. Даже Жаку, моему напарнику. На самом деле это он мастер развески, а я так, на подхвате.
— Слушай, старик. Мы зашиваемся. Через двадцать пять минут открытие!
Директриса галереи дала нам всего четыре дня на монтаж выставки — всех этих картин и
Мы уже ко всему готовы, но все равно никогда не знаем, что сейчас появится из недр грузовика.
Семнадцать сорок, а официальное открытие вернисажа назначено на восемнадцать ноль-ноль. Шампанское охлаждается, официанты — уже при галстуках, уборщица только что закончила пылесосить четыреста пятьдесят квадратных метров коврового покрытия. А у нас, как всегда, проблема под занавес. Иначе не бывает. Но моего напарника этим не испугаешь.
— Ну и куда мы ее повесим?
Вот она, проблема. Развесить тридцать пять черных, похожих как две капли воды, полотен — это просто. Но среди них затерялась еще одна картина, вот эта — сирота. Распаковав ее, я первым делом подумал, что она попала сюда случайно, по ошибке, и еще — что я видел ее уже где-то, в другой коллекции. В отличие от остальных, эта очень красочная: много ярко-желтого — просто огненного, и прямо из этой желтизны торчит церковный шпиль академического рисунка. Светлая вещица, радостная. Я бы даже сказал — веселая. Только не думаю, что этот термин принят в высших художественных сферах.
Мы оставили ее на самый конец. Директриса галереи, выдающаяся госпожа Кост, специалист по шестидесятым, молнией пролетела мимо, ничем не облегчив нашей участи.
— С этой будет проблема, я знаю, она плохо уживается с остальными. Найдите ей какое-нибудь местечко, чтобы не бросалась в глаза и где бы ей дышалось полегче. Давайте, давайте, я вам доверяю, поторопитесь.
Чтобы не бросалась в глаза… Интересно, как это она не будет бросаться в глаза среди этих черных махин? Довольно красивых — пусть, но жутко агрессивных.
Жан-Ив, реставратор, потешается, глядя, как мы вертимся туда-сюда. Он лежит на полу в белых перчатках, подправляя уголок поврежденного холста. Он-то уже почти закончил.
— Осталось четверть часа! — орет он, чтобы завести нас еще больше.
Гости с пригласительными билетами в руках уже подпирают стеклянные двери.
— Попробуй у окна, — говорит Жак.
Я держу картину на вытянутой руке. Он отступает немного назад, чтобы посмотреть, как это будет выглядеть.
— М-м-мм…
— Осталось десять минут, — говорю я.
— И все равно — м-м-мм…
Он прав. Софиты подсветки и дневной свет создают неудачный контраст. Главное, на вернисаже должен появиться министр. И если он застанет нас тут, торчащими, как идиоты, с картиной под мышкой, тетя
Он все крутится вокруг себя, одновременно спокойный и бешеный. Жан-Ив закончил со своими подправками и опять хихикает.
— Эй вы, дуэт, не смешите людей…
— Заткни пасть, — безмятежно отзывается Жак.
Он вынимает молоток из висящей на поясе кобуры для инструментов и достает из кармана комбинезона крюк нужного размера.
— Нашел, старик…
Он срывается с места, и я едва поспеваю за ним с картиной в руках. В зале, где на стенах уже висят четыре холста, он снимает два из них, потом один вешает обратно, кружит по залу, снимает остальные… Вот уже все они лежат на полу, в воздухе пахнет катастрофой, он меняет два холста местами, потом лихорадочно возвращается к первоначальному варианту. Входит Лилиан, смотрительница, с ключами в руках и предупреждает нас, что больше не может задерживать открытие. Жак не слушает ее, он продолжает кружить в не понятном ему самому танце. Но вот, даже не отмерив высоту, он вбивает крюк на освободившемся участке стены.
— Давай, вешай, — бросает он мне.
Я вешаю картину и оглядываю зал «панорамным» взглядом. Все на месте. Черные висят в ряд, выровненные по верхнему краю. А желтая — на «обратной» стене — таким образом, что ее можно заметить, только выходя из зала. Как бы отдельно, но при этом вместе со всеми. И ровно. Мне даже не нужно проверять уровнем.
Разряженная в пух и прах Кост вся трепещет в своем вечернем платье.
— Молодцы, ребята, вы заслужили по глотку шампанского. Только идите сначала переоденьтесь.
Понятно. Мы со своими молотками и комбинезонами создаем беспорядок в зале. Жан-Ив разглядывает желтую картину, уткнувшись в нее чуть ли не носом.
— Да, тут есть проблемка…
— Мы уже заметили.
— Да нет, я про другое… Не знаю… Смесь масла и акриловых красок… Это ненадолго… И что-то тут на шпиле не то, не знаю даже…
— А что, разве нельзя писать чем хочешь?
Первые гости медленно заполняют зал.
— А название у нее есть? — спрашивает меня Жан-Ив.
— Понятия не имею.
— Странно…
Жестко улыбаясь, Кост просит нас выйти. Мы подчиняемся.
Через десять минут Жан-Ив, Жак и я, чистые и свежие, встречаемся у стойки, где Лилиан увлеченно раздает журналистам каталоги. На обложке белым по черному написано: «Этьен Моран. Ретроспективная выставка». Официант предлагает нам бокалы. Я отказываюсь.
— Почему ты никогда не пьешь? — спрашивает Жак.
В холле стоит привычный для таких сборищ гвалт. Люди толпятся вокруг огромной скульптуры напротив входа.