Три лица Януса
Шрифт:
Рука подживала, но Гайлитис хандрил. Его мучила бездеятельность, неизвестность и двусмысленность своего положения. Здоровенный парень, коммунист, организатор подпольного движения Сопротивления в фашистских концлагерях, разведчик, черт возьми, отсиживается в тайнике, словно какой-нибудь дезертир. Но куда пойдешь, если до Кенигсберга сотня километров, на дорогах эсэсовские посты, в деревнях жандармы и нацистские ищейки, а у него никакого аусвайса.
Есть, правда, солидная явка в самом Кенигсберге, у Фишера, на самый крайний случай оставлена. Но до нее надо добраться так, чтоб тебя не сцапали по дороге. А что, если...
–
– сказал Фридрих фон Герлах, когда они пересекли окружную дорогу и машина вырвалась на гладкий асфальт шоссе, ведущего в Прейсиш-Эйлау.
– Вот там, справа, форт "Кёнитц". Генрих на "Кёнитце" комендантом... Простите меня, Вернер, - продолжал он, но старый год позади, а у нового нет ничего, что могло бы обещать нам забвение.
– Вы хотите забыться, Фридрих?
– Это не те слова, Вернер. Нельзя забыться, если нечего забывать и вспоминать тоже.
– Откуда такой пессимизм, дорогой Фридрих? Мы еще не знаем всех возможностей, которыми располагает наш фюрер, и...
– Бросьте, Вернер...
– Фон Герлах устало откинулся на сиденье и резко увеличил скорость машины.
– Я ведь не Генрих Махт, Вернер, и не майор Баденхуб, - сказал он после минутной паузы.
– Не надо со мной так...
– Он улыбнулся и, не отрывая глаз от дороги, тихо проговорил: - Да и вы, Вернер, не такой уж ортодокс, каким пытаетесь казаться.
Гауптман пожал плечами.
– Впрочем, это ваше дело, - продолжал Фридрих.
– Для меня вы всегда были настоящим человеком, ибо я имел возможность в этом убедиться.
Он сбросил газ, машина замедлила бег и въехала в Людвигсвальде.
...Приглашение навестить дядю фон Герлаха Вернер получил вскоре после рождества Христова. Барон Карл фон Гольбах жил в своем старом поместье неподалеку от Прейсиш-Эйлау, никуда не выезжая вот уже несколько лет. Обладатель больших земель, крупных предприятий по переработке сельскохозяйственного сырья, барон прослыл немалым чудаком. грубияном и вообще опасным человеком, позволяющим себе отпускать такие замечания в адрес ближайшего окружения фюрера, что у правоверных немцев волосы поднимались дыбом. Но старику все это сходило с рук. Он был знатен, богат и являлся одним из самых почетнейших представителей элиты прусского юнкерства.
Вернер фон Шлиден не один раз слышал в Кенигсберге об этом человеке, которого побаивался даже "коричневый вождь" Пруссии Эрих Кох. Барон Карл фон Гольбах уже давно интересовал Вернера, и гауптман незамедлительно принял приглашение обер-лейтенанта... Теперь они ехали вдвоем на машине фон Герлаха, которую вел хозяин. Обер-лейтенант был мрачен. В последнее время его не оставляло чувство человека, стоящего у разваливающегося дома. Ему хотелось выговориться, облегчить душу, но Фридрих не видел рядом никого, кто мог бы его понять. Фон Герлах уважал Вернера, но инстинктивно чувствовал стену, стоящую между ними. Он, естественно, не подозревал, какая это стена, но присутствие ее им ощущалось, и фон Герлах не мог до конца делиться с гауптманом своими сомнениями.
– Четыре дивизии нашей Армии окружены в районе Бастонь 5-й танковой армией немцев, которая продолжает двигаться на запад. По последним оперативным данным, германское командование изменило маршрут 6-й танковой армии СС. Теперь вместо Льежа 6-я
– Но как это могло случиться?
– спросил Элвис Холидей.
Джим, прилетевший в Лондон из Вашингтона, пожал плечами.
– Сейчас трудно полностью в этом разобраться. У нас были кое-какие данные о возможном контрударе противника, и мы информировали штабы Эйзенхауэра и Монтгомери, но решающего значения этому никто не придал. И наша 1-я армия, приняв на себя основной натиск немцев, драпанула без оглядки...
– Да, Арденнскую операцию не отнесешь к светлым страницам нашей истории, - задумчиво сказал Эл.
– Еще бы! После триумфального шествия от Нормандии до Брюсселя такой щелчок по носу!.. Ведь за восемь дней наступления немецкие войска расширили фронт прорыва до ста километров и углубились в нашу оборону на сто десять километров. И это не вводя резервы! А какие потери у союзнических войск... Вообще фронт разрезан надвое, и немцы готовят новый удар левым флангом группы армий "Б". Они перебросили туда десять дивизий и одну бригаду. Ты представляешь, что это значит? Нас спасти может только чудо...
– Или русские, - сказал Холидей.
Джим пристально посмотрел на него.
– Ты уже знаешь об этом? Что ж, пожалуй, ты прав. Наше ведомство делает ставку и на дипломатические каналы. Но главное сейчас не в этом. Надо убедить здравомыслящих руководителей рейха, что они выбрали не тот метод для повышения своих акций. Западный фронт должен исчезнуть как таковой. Ты вылетаешь в Швейцарию с паспортом на имя бразильского скотопромышленника Рибейро де Сантоса, - продолжал Джим.
– Оттуда переберешься в Берлин, где будешь связующим звеном между нами и ведомством Гиммлера. Он разумный человек, и шеф, кажется, намерен серьезно поставить на эту лошадку.
Холидей молчал.
– Ты, кажется, не рад, Эл?
– спросил Джим.
– Отчего же!
– сказал Элвис.
Капитану парохода "Померания" было страшно, Под вечер вышел он из Турку с тысячью тонн никелевого концентрата в трюмах и в сопровождении шести кораблей боевого охранения направился в Кенигсберг. Небольшой переход по зимней'Балтике. Ничего особенного для опытного капитана. Если забыть, конечно, о проклятых русских субмаринах. Он не спал ночь, мерил каюту, шагами, иногда выпивал рюмку коньяку. Потом выходил на мостик, с крыла оглядывая два эскадренных миноносца и четыре корабля противолодочной обороны, чьи длинные тела угадывались во мраке, снова уходил к себе и опять мерил каюту шагами, заложив руки за спину. К утру потеплело, ветер угас, море заштилело, и капитан вздохнул, подумав, что субмарине в абсолютный штиль труднее высунуть стеклянный глаз из воды.
– Пусть принесут мне кофе на мостик!
– распорядился капитан "Померании".
Кофе принесли. Но не успел он сделать и глотка, как над судном послышался шум авиационных моторов.
Капитан отставил чашку, расплескав кофе на карту, выскочил на крыло мостика и увидел атакующие "Померанию" торпедоносцы. Он хотел объявить боевую тревогу и защищаться теми пушчонками, что стояли на баке и на корме, удивился, увидев, что корабли охранения продолжают спокойно идти прежним курсом. Самолеты приближались, и теперь капитан разглядел на плоскостях кресты.