Три маленькие повести о любви
Шрифт:
– Все, мне надоело, – Марина захлопнула папку. – Я приду завтра после обеда. Сегодня мне еще надо успеть вызвать и допросить людей.
– Вызовешь, Мариша, успеешь. Олежеку и шавке его только свистни. Галопом, рысью прилетят… Знаешь, что мне больше всего обидно? – сказал Сергей неожиданно смягчившимся голосом. – Я ведь эти годы вспоминал тебя, сны видел, где мы с тобой… Да, по-глупому как-то вышло, может, и не прав я был. Так я уже за это наказан. Может, и получилось бы у нас с тобой, а?
– Не знаю, – почти шепотом
– Помнишь, как мы в Павловск катались? Классно ведь было? Не знаю, после этого ничего похожего у меня и близко ни с кем не получалось…
Марину чуть не затрясло от такого лицемерия. Говорить про то, как ему было хорошо с ней, и за три года ни разу не позвонить? Обвинять ее и тут же стелиться скатертью? И хорошо было ему с ней, и самая лучшая она была…
Только выпусти, малыш…
Следственный эксперимент удался на славу.
Если б не сидящий рядом Вадик… Ох, что б она Сереже…
Марина швырнула дело в сумку, ударила по звоночку на стенке, вызывая дежурного. Отвернулась в сторону, к окошку, чтобы никто не увидел покрасневших глаз. Лишь бы тушь не потекла…
Николай Михайлович появился довольно быстро.
– Всё, Марина Александровна?
– Да, – едва слышно ответила она.
– Измайлов, прошу в номер.
Сергей, конечно же, уловил резкую перемену в настроении следователя. Понял, что немножко переиграл. Поднялся со стула, с плохо скрываемой злобой посмотрел на Марину. Уже в дверях притормозил и обернулся:
– До завтра, малыш. Ты на всякий случай помни, что жизнь – штука длинная… Но иногда и короткая.
Тяжелые ботинки без шнурков зашаркали по каменному полу изолятора.
Марина смогла удержаться от рыданий только благодаря все тому же Михайлову. Хотя тот увлекся допросом своего подозреваемого и на нее внимания не обращал.
"Гад! Гад! Гад!.. Посажу к черту!.."
…Ленка накурила в кабинете до умопомрачения, будто кто-то произвел газовую атаку сигаретным дымом.
– Кошмар, ты совсем уже со своим никотином… – Марина сразу ринулась открывать окно.
– За тебя переживала. Ну как? Рассказывай. Марина с минуту стояла у окна. Затем вернулась к столу, бросила сумку с делом.
– Никак. Нормально все. Ленка подперла голову рукой и сочувственно уставилась на подругу.
– Ясно все, Мариш. По лицу все видно. Тушь, кстати, вытри. Ты на меня не обижайся, я ведь желаю тебе только добра и счастья. И зря ты, абсолютно зря надеешься, что, если выпустишь его, он к тебе вернется. Ты ведь этого хочешь, верно? Передо мной-то чего ломаться? Так вот, ты последней дурой будешь, если это сделаешь. Посмотри в зеркальце-то. В кого ты превратилась за три года?! А такая классная девчонка была. Ты, конечно, извини, но сейчас на тебя ни один кобель не покосится. Медуза-Гангрена. Главное, было б из-за кого! Из-за барыги потного!
– Замолчи.
–
Марина достала из сумки платочек и зеркальце.
– Не надо мне никаких ухажеров. А здесь, – она кивнула на уголовное дело, торчащее из сумки, – нет состава преступления.
– Ну и дура.
На работе Марина задержалась почти до одиннадцати вечера. В отделе никого не осталось, кроме кемарившего на вахте сержанта. Полчаса назад из ее кабинета вышли потерпевший и свидетель по мошенничеству. Как и предполагал Сергей, они примчались по первому звонку, готовые оказать правосудию любое содействие. Марина по очереди передопросила господ и окончательно убедилась, что господа врут. В общих моментах они, конечно, договорились, но в мелочах… Она отразила мелочи в протоколах, дала расписаться и попрощалась с господами без всяких нравоучений о недопустимости лжи.
Странно, но сейчас Марина чувствовала какую-то необыкновенную легкость, словно тяжелый туман, давивший на сознание последние годы, неожиданно рассеялся после порыва ветра.
Да что, действительно, с ней происходило? И права Ленка – она жила какими-то химерами, глядя в одну-единственную точку и не пытаясь от этой точки оторваться. Кто заколдовал ее? Неужели этот прохвост, сидящий сейчас на нарах, пускай даже по липовому обвинению?
Но, с другой стороны, он таким раньше не был. Не был ведь? Или…
Она не хотела видеть его таким. Любовь словно ретушь на фотографии – убирает морщины и выделяет румянец. А три года не могут изменить сущность человека, какими бы событиями эти годы ни были наполнены. Да и десять, и пятьдесят лет. Сущность – это фундамент, стержень, все остальное – мишура. Марина смотрела только на мишуру, ослепленная и зачарованная блеском. За три года блеск потускнел, растворился, а стержень – вот он. Смотри и наслаждайся. "Жизнь – штука длинная, но она может быть и короткой. Запомни, малыш".
"Запомню, запомню, Сережа… Сядешь ты у меня завтра в "автозак" и поедешь в домик с видом на Неву, прямо в своем "Хуго Боссе". А угрожает мне каждый первый, привыкла. Я три года страдала, теперь ты три годика помайся. Чтобы все по-честному, по совести…"
По совести?
Так ведь им это и надо! Ведь дело-то в самом деле липовое. О Боже мой… Как все точно рассчитано! Чтобы брошенная любовница да не отыгралась? Отыграется!
"Стало быть, если я арестую Сережу, Буйнов получит клиентов, Косицын – новую "тачку", а я… Что получу я? Наслаждение местью?