Три месяца, две недели и один день
Шрифт:
— Почему ты на меня так странно смотришь?
— Разве? — я не думаю, что смотрю на неё как-то иначе, чем когда мне случалось переживать по поводу благополучия своей жены в период нашего брака, а сейчас моё беспокойство почти зашкаливает. Взгляд у меня наверняка соответствующий, но, возможно, для Лив я снова выгляжу нелепо, несолидно и просто по-дурацки. Ведь не далее, как вчера, она на полном серьёзе и прямо в лицо назвала меня смешным. Думать об этом до сих пор неприятно и больно. Но не из-за удара по самолюбию. Просто нам было хорошо вместе, а она взяла и всё испортила. Впрочем, здесь всё гораздо сложнее. Ведь разрушен не один вечер, а целая жизнь. И моя тоже.
— Со стороны ведь
— Ну предположим, что я удивлён из-за твоей откровенности. Мне казалось, что ты скорее откусишь собственный язык, чем в общении со мной признаешься в том, что тебе из-за чего не комфортно.
— И как это понимать? Ты что же, хочешь поговорить по душам?
— Почему бы и нет?
— Потому что мы особо никогда этим не занимались.
— Возможно, в этом и проблема. Мы не те люди, что посвящают часы напролёт, рассказывая друг другу о том, как прошёл их день, да мне и не нужно столько времени, но нам стоило быть более искренними и открытыми. Хотя бы друг с другом.
— Какой смысл обсуждать это сейчас? Наш брак закончился, Дерек. Нечего изображать то, чего нет.
— А ты в принципе не можешь быть проще?
— Быть проще? — Лив вращает по-прежнему наполовину полный стакан, и в этом нет ничего особо захватывающего, но вот на её лице появляется ироничная улыбка, и это, надо признать, выглядит интригующе. — Забавно, что именно ты заговорил об этом, учитывая, что, когда вчера я предложила не делать великого дела из банального секса, ты предпочёл одеться где-то за пределами этой квартиры, лишь бы… Не знаю, что уж конкретно тобой двигало, но теперь мы знаем, что сбегать ты умеешь.
— Сбегают только те, кто страшатся ответственности, а я просто ушёл. От тебя. Разница очевидна.
— Да неважно. Факт в том, что ты не проще меня.
— Ты всё ещё думаешь не о том.
— А ты отныне за целомудрие? — ей явно нравится провоцировать меня, дразнить и искушать, но поддаться значит выказать слабость и потерпеть поражение, так что лучше всего молчать и не отвечать, потому что я не давал обет безбрачия и при правильной атмосфере, настроении и ауре легко могу не устоять. И, объективно говоря, это будет не впервой.
— Тебе лучше?
— Вот теперь ты фактически сбегаешь. Увиливая от неудобного вопроса. Так ты что, действительно этого хочешь? Чтобы я так или иначе разоткровенничалась? Вспомнила что-то ещё из прошлого, о чём никогда тебе не говорила, хотя, возможно, и была должна, или просто поделилась новыми подробностями своей жизни до тебя?
— Может быть, позже, — в другой обстановке и тогда, когда ты меньше всего будешь этого ожидать, чтобы я смог застать тебя врасплох и не оставил ни единой возможности выкрутиться, — так тебе лучше или нет?
— Да, лучше.
— Тогда вставай, и поехали.
— И вот так ты уже больше не трогательный юноша, которым казался всего минут назад. Не знаю, к чему притворяться и играть какую-то роль, если твоя истинная суть рано или поздно всё равно берёт верх.
— Моя истинная суть?
— По отношению ко мне теперь ты всегда будешь несколько груб, беспощаден и строг, — мы встаём, оставляя стакан стоящим на полу, и выходим из квартиры, чтобы спуститься на лифте в подземный паркинг, где я оставил свою машину. Вероятно, эту тему можно развивать бесконечно и долго спорить по поводу того,
— Он мне не нужен. К тому же мы уже приехали, — я сворачиваю на парковку перед кафе и заглушаю двигатель, — пойдём, поедим, — но Лив не двигается и, кажется, лишь глубже оседает в переднем пассажирском кресле:
— Нам нужно быть не здесь, а в другом месте.
— То есть ты уже не голодная? — я знаю, что это не так, потому что слышал неоднократное урчание в её животе, и вообще не понимаю, что тут обсуждать.
— Что ты делаешь?
— Ничего, кроме того, что собираюсь тебя накормить. Это просто завтрак, Лив. Обычная закусочная с потрясающими панкейками и аппетитными тостами в сочетании с беконом, яичницей и томатами, — но всё не совсем так. Мы бывали в этом заведении большее количество раз, чем я могу сосчитать, и заказывали именно названные мною блюда, самые вкусные в меню, так что это кафе… ну, можно сказать, что в некотором роде оно наше. Хранящее множество воспоминаний и помнящее нас такими, какими мы были в самом начале.
— Нет, не обычная.
— А какая тогда? Мистическая что ли?
— Мы ели в ней чаще, чем дома. Вот какая. До тебя я никогда здесь не была и даже не знала об её существовании.
— И что с того? Я всё ещё не понимаю, в чём проблема.
— Ни в чём.
— Тогда не вижу причин не войти внутрь. Ведь их нет, так?
— Нет, — резко, словно нанося удар наотмашь, отвечает Оливия и покидает автомобиль прежде, чем я успеваю моргнуть, и вскоре мы занимаем столик у окна. Нам приносят привычные глазу блюда и чай, потому что я попросил их тут же, едва дослушал традиционный вопрос, чего мы желаем. Но она не спешит дотрагиваться до столовых приборов, хотя во все предыдущие разы буквально налетала на еду, как одержимая, и не стыдилась ни этого, ни меня. Но это было давно. Ещё когда мы жили здесь. До Нью-Йорка. А значит, и до развода с беременностью. В общей сложности около восьми месяцев назад. Наверное, этого времени вполне достаточно для изменения вкусовых предпочтений. Особенно учитывая новое состояние и всё с ним связанное. Так что стыд тут, вероятно, не причём.
— Ты тоже хотела панкейки? Не тосты и яичницу, как обычно? Мне не стоило делать выбор за тебя?
— Ты помнишь?
— Да.
— И что именно?
— Всё, — и даже то, что не следует. Как, например, наше однажды уединение в одной из здешних туалетных кабинок. Будучи довольно безрассудными и смелыми, тогда мы не боялись попасться. Но это не то, о чём можно думать. Клянусь, мои мысли иногда были как на ладони. — Так что можешь отключить свою гордость. Ты уже сказала, что голодная, поэтому прятаться за этой ширмой необходимости больше нет. Заказать тебе другое блюдо? И что по поводу десерта? Хочешь чизкейк или яблочный пирог, или что-нибудь ещё?