Три мужа и ротвейлер
Шрифт:
— Пойдемте домой, — позвала я Эрика.
Как-то мне стало неуютно. Он тоже поскучнел, и мы быстрым шагом направились домой.
У парадной на лавочке сидел Олег. Хоть тут-то мне повезло, он пришел вовремя и увидел нас с Эриком. Я повеселела и чинно представила их друг другу. И мне показалось, что Олег слегка помрачнел. Эрик поскорее ретировался.
— Выглядишь ты получше, — нехотя признал Олег.
— Много гуляю на свежем воздухе, ты же видишь. И Горацию прогулки на пользу.
Нельзя собаку только кормить, с ней надо много гулять
— Да, Гораций тоже в неплохой форме, — согласился он. — Слушай, все хотел тебя спросить, на что ты живешь?
— Остались кое-какие деньги от Валентина Сергеевича, — неохотно призналась я, — только не говори Артему, а то он попросит взаймы.
— С чего это я буду Артему говорить? — фальшиво, как мне показалось, удивился Олег. — Да я его сто лет не видел.
Вот врет-то! Но усилием воли я подавила в себе раздражение.
— Так что, как видишь, дорогой, все у меня в порядке, деньги есть, я не скучаю, ты можешь спокойно заниматься своими делами.
— Но я… — начал было он.
— Знаю-знаю, чувствуешь за меня ответственность. Пожалуйста, я тебе не запрещаю.
Можешь навещать меня, только не так часто, потому что ты мешаешь моей личной жизни.
Видя, что он стал мрачнее тучи, я мягко добавила:
— Ты не забыл, что мы развелись?
— Вот я и думаю, может, мы поспешили? — уныло протянул он.
— Нет уж! — Я вскочила на ноги. — Как в анекдоте — умерла, так умерла! И менять мы ничего не будем, то все дело прошлое.
— Вот, узнаю тебя прежнюю, — улыбнулся он. — А то я уже беспокоился, какая-то ты стала смирная, говоришь тихим голосом, не ругаешься.
— Ладно, можешь проститься с Горацием и отбывать к себе домой. Если что-то будет нужно, я сама тебе позвоню.
Аристид де Бельмон грустно смотрел на меня с обложки своего романа. Ничего, завтра мы все наверстаем!
Перед сном я достала тетрадку Валентина Сергеевича, еще раз посмотрела на рисунок дома. Дом несомненно тот же. И собака — Гораций. И что из этого следует? Только то, что у старика бывали просветления. И стишок Маршака он вспомнил полностью. Я закрыла тетрадь с тяжелым сердцем.
Проснулась я рано совершенно самостоятельно. Никто не звонил в дверь и не обрывал телефон. Значит ли это, что началась новая жизнь, что Олег поговорил со всеми моими мужьями и дал, так сказать, отбой воздушной тревоги? Будем надеяться на лучшее. А пока все по плану: утренний туалет и водные процедуры, то есть прогулка с Горацием под проливным дождем. И наконец я дорвалась до Бельмона, отключив предварительно телефон.
И только вечером, когда я спохватилась и включила телефон обратно, позвонила рассерженная следователь Громова и сказала, что с утра требует меня на повторный допрос, и где это, интересно, я хожу, если всем говорю, что работаю дома, потому что она, Громова, целый день до меня дозвониться не может.
Единственный ответ, который пришел мне в голову, это «Не ваше дело», но ведь с работниками милиции нельзя так хамски разговаривать, это неразумно,
С утра за всей суетой я не успела сосредоточиться и подумать, а какого черта, собственно, Громовой от меня нужно на повторном допросе.
Анна Николаевна Громова сидела в кабинете абсолютно в такой же позе, то есть писала за столом. Только костюм был другой — в клеточку, а так все то же самое — блузка, очки и выражение лица. Оторвавшись от своей писанины, Громова молча выложила передо мной потертую кожаную сумку.
— Узнаете?
— Вроде бы у Луизы была такая, — неуверенно проговорила я.
— Вы не мнитесь, сумку эту уже опознала соседка, — строго проговорила Громова.
— А что вы тогда от меня хотите? Нашли убийцу?
— В том-то и дело, что нет, — вздохнула Громова. — Мы, естественно, предупредили участковых в вашем районе насчет убийства, чтобы посматривали там, может, что вырисуется. Есть там такой тип, — она заглянула в записи, — Селиванов Е. К. Несимпатичная личность, алкоголик, но не бомж, промышляет на помойке бутылками и всякой дрянью. И вот вчера утром стоял он у магазина и продавал вот эту вещицу, — она протянула мне изящный футляр от очков.
Старинная вещь в хорошем состоянии.
Футляр я сразу узнала, Луиза мне его показывала. Действительно, красивая штучка, слоновая кость, инкрустированная перламутром, Луиза говорила, что футляр остался ей от отца.
— Это Луизин, — сказала я.
— В общем, тут как раз совершенно случайно милиция стала гонять теток у магазина, кто-то и обратил внимание на футляр.
Видно же, что вещь краденая. Так Селиванова и взяли, потом нашли у него сумку. Все там было цело: косметичка, очки, платочек носовой. Не было только кошелька, документов — пенсионного удостоверения — и статьи, что вы отдали ей в тот вечер.
— И что из этого следует? — тихо спросила я, меня начали одолевать мрачные предчувствия.
— Я продолжаю, — невозмутимо откликнулась Громова. — Селиванов клянется, что женщину не убивал. Шел, говорит, вечером, увидел, что она мертвая в будке лежит, и рассудил совершенно справедливо, что ей сумка больше не нужна. Взял сумочку и пошел себе своей дорогой.
— Мерзость какая! — не выдержала я.
— Это наш контингент, — вздохнула Громова.
— И вы ему верите? — вскричала Я. — Верите, что не он убил?
— Как ни странно, верю. Во-первых, характеризуется он как человек тихий, мухи, что называется, не обидит, — усмехнулась Громова. — Во-вторых, если бы вы его видели, вы бы тоже поверили. Он уже до такой стадии истощения дошел, что ему не то что шнуром задушить, ему и сумку вырвать-то у здорового человека — и то проблема. Физически он на убийство не способен.