Три нью-йоркских осени
Шрифт:
— Да, нам трудно, конечно. Но у нас много друзей. Многие тянутся к правде. Люди хотят знать, что делается там, у вас. Им нужны факты, не искаженные злобой и предвзятостью. Они находят такие факты в нашей газете.
«Русский голос» по американским понятиям газета микроскопическая: четыре странички небольшого формата, вроде нашей многотиражки. Коммерческих объявлений, на которых строится благополучие американской прессы, почти нет: лишь реклама целительного чая «Обеста», приготовленного из трав, да объявление «единственного русского поцребалыцика», предлагающего свои услуги вне зависимости от политических убеждений покойника.
Газета много
Иногда она печатает стихи, может быть далеко не совершенные, но искренние:
Жизнь коротка, а старость в двух шагах Плетется по пятам за мною на чужбине… А мне так хочется найти скорее путь, Которым я б дошел до родины любимой…Такой газете трудно. Ее редактору не вручают чеки из фондов борьбы против коммунизма. Она существует на средства, которые выкраивают ей друзья-читатели. Анна Бусько поехала в двухнедельный отпуск и собрала для газеты 102 доллара. Это немного, конечно, но Анна Бусько не одна.
Среди друзей «Русского голоса», как мне говорили, мало случайно заблудившихся людей, которые и сами толком не знают, какая злая сила, оторвав их от родины, бросила на чужбину. Большинство пишущих в эту газету и читающих ее — идейные враги большевизма, враги советской власти в далеком или относительно недалеком прошлом. Мне называли фамилии видных меньшевиков и эсеров, которые на склоне своих дней ушли из стана «Нового русского слова» и «Социалистического вестника». Вокруг «Русского голоса» группируются зрелые люди, прошедшие нелегкий путь внутреннего разлада, переоценки ценностей, поисков правды. Осознав заблуждения и ошибки, они нашли мужество порвать с прошлым и выйти на верную дорогу.
Мне кажется, они не идеализируют нашу действительность. Они видят многие стороны жизни нашей страны и, конечно, превосходно, глубоко знают действительность, окружающую их на чужбине. Они-то сравнивают все не по-туристски, нет! Эти люди познали жизнь двух миров в прошлом и настоящем, они поняли, за кем будущее.
Вот почему они издают и читают «Русский голос», вот почему собираются вместе, чтобы праздновать годовщину Октября.
Я пошел по объявлению «Русского голоса» на угол Парк-авеню и Шестьдесят восьмой улицы.
Пикетчиков всегда пускают к самым окнам нашего представительства. Друзьям отвели узкую боковую улочку подальше, поглуше и на противоположной стороне.
Много полиции, пешей и конной. На весь квартал тянется отсыревшая кирпичная стена здания с редкими слепыми окошками: похоже на склад.
Вдоль стены медленно шагают люди. Маленькая горстка. Какие-нибудь полторы сотни человек на город с восьмимиллионным населением. Больше пожилых, чем молодежи. Рабочие кепки, фланелевые рубашки, разношенные башмаки. Строгие, суровые лица.
Они ходят с плакатами в руках, оторванными от палок: так потребовала полиция.
На другой стороне улицы у подъезда отеля какой-то розовощекий господин, прогуливавшийся с пуделем,
— Эй, вы, сколько среди вас «товарищей»?
Ему что-то отвечают. Он багровеет и, размахивая рукой, кричит до тех пор, пока встревоженный пес не начинает лаять в унисон с хозяином.
Вдоль кирпичной стены, где ходят демонстранты, растут платаны. Хилые, почти лишенные света, они уже тронуты осенней желтизной. Деревья стоят далеко друг от друга, и как раз после первого платана полицейские ставят поперечный барьер.
Четверть часа спустя барьер передвинут к третьему дереву. Ряды стали гуще, плотнее. Каждый чувствует теперь локоть соседа. Я вижу русские лица. Много негров. Мне показывают сына Поля Робсона, здоровяка в рубашке без галстука, с тяжелым портфелем. Ольга Доманевская берет для «Русского голоса» интервью у пожилого американца, по виду — рабочего.
Чем внушительнее становится демонстрация, тем меньше интересует она желтопрессных репортеров и тем больше — полицию. Детективы топчутся вдоль внешней стены барьера, приглядываясь, запоминая. Но демонстранты не скрывают ни лиц, ни имен. Это смелые люди, знающие, какой ценой приходится иногда расплачиваться за такое…
— Сюда идут прямо с работы. Их не совсем пускают. Там, у сабвея, тоже полиция, но они все равно придут.
Это говорит на полузабытом ею русском языке женщина в мятой-соломенной шляпке. В 1913 году ее родители приехали сюда из Минска.
Когда я уходил, барьер передвинулся уже к пятому платану, и все громче, все сильнее, все тверже сотни голосов скандировали: «Мы за мир!», «Мы хотим мира!»
Назавтра короткие тенденциозные и откровенно злобные заметки об этой демонстрации затерялись в газетах среди интервью с восьмидесятилетней старухой О’Нейл, которая не спасовала в схватке с двумя бандитами, но заявила потом, что не желает больше жить в Нью-Йорке, где порядочную женщину грабят по дороге из церкви. Газетные колонки были заняты скандальным делом биржевика Голдфайна, попавшегося на крупном мошенничестве, подробностями налета гангстеров на автобусную кассу…
В таких случаях принято говорить: жизнь шла своим чередом.
И на фоне этой пестрой, не всегда понятной нам жизни — смелые люди у чахлых платанов, верящие в торжество человеческого разума, умеющие постоять за общее всем нам дело мира.
КОЕ-ЧТО О НЬЮ-ЙОРКЦАХ
Три осени в Нью-Йорке — это не так мало., Но и не много. События в Организации Объединенных Наций подхлестывали, почти не оставляя свободных минут. Было не до писательских наблюдений, в голове одно: только бы твои несколько страничек, торопливо набросанных телеграфным языком, не застряли где-то между двумя материками, поспели бы к выпуску очередного номера газеты.
За оградой зданий ООН в те часы, когда не надо было сидеть за машинкой, мой быт, пожалуй, немногим отличался от быта среднего американского служащего, приехавшего по делам в Нью-Йорк: скромная гостиница, не упоминаемая в проспектах для богатых туристов, обеды чаще в кафетериях, чем в ресторанах, газета в киоске на углу, где киоскер уже здоровается с тобой, небольшой круг деловых знакомых, которые знают тебя достаточно для того, чтобы на ходу поболтать о том, о сем, но недостаточно для того, чтобы пригласить домой на коктейль.