Три орешка для Тыковки
Шрифт:
– Барышня! – окликнул я, и желудок поддержал меня бурчанием.
– Я не барышня, я сударыня, – вредным тоном одёрнула девушка.
– А муж где?
– Нету больше мужа. Капризничал слишком много.
И ушла.
Да уж, мал клоп, да вонюч. А с виду вся такая одуванчик-одуванчик. Хотелось бы пообщаться с кем-то более адекватным, чем взбалмошная девчонка.
– Сударыня, – позвал я. – Я хотел поблагодарить того, кто меня спас.
– Благодарите, коли хотите. Дело нужное.
– А вы его позовите, пожалуйста.
– Сударыня Майя! Вас тут найдёныш
Я облегчённо выдохнул. Конечно, лучше бы мужчина. Но с нормальной женщиной тоже можно договориться.
– Что ему надо? – ответил всё тот же голос, только недовольно.
– Не знаю, – снова заговорила пигалица. – Говорит, хочет поблагодарить. Но я сомневаюсь. Какой-то он странный. Может, его слишком головой приложили?..
– Ладно, ладно, я понял. Не позовёшь, – смирился я.
– Точно, приложили, – проигнорировала мои слова девица. – Хотя, возможно, он и раньше сообразительностью не блистал.
Голос приближался. Вот и хорошо. Поиграли, поиграли и достаточно!
И тут ко мне за шторку заглянула вдова. Я даже вздрогнул от неожиданности. По степени уродства чёрный вдовий чепчик на её голове мог сравниться только с её же дешёвыми очками в толстой оправе. Практически безбровое лицо покрывал ровный слой сероватых белил.
– Я ухожу в город, в лавку. Вернусь через несколько часов, – заговорила вдова голосом давешней Тыковки. – Судно вот. – Она выставила на полати плоскую посудину. – Только постарайтесь управиться со своим инструментом так, чтобы оно внутрь лилось, а не – пш-ш-ш! – вдовья версия Тыковки изобразила рукой высокую дугу, – фонтанчиком на рубаху. Я, конечно, переодену. Но только когда вернусь.
И двинулась к выходу.
Я смущенно кхекнул, осознав, на что девица, которая уже сударыня, намекает. Ну а что, с другой стороны?.. Молодой мужской организм почуял поблизости женскую руку. Когда её обладательница себя настолько не уродует, она вполне так…
– …А как же поесть, сударыня Майя? – опомнился я. Обладательница-то уходит!
– Тогда и поесть дам, – пообещала она и закрыла дверь. Снаружи.
Я не поверил, что она уйдёт. Подразнит, позлит и вернётся. Может, придумает, что что-то забыла. Все девушки так делают – цену набивают.
Но время шло, чувство голода крепло, хозяйка не возвращалась.
Оставалось признать невероятное: она действительно ушла в город, не покормив меня.
Вот же какая каменюка бессердечная!
В доме было тихо.
– Эй, есть кто живой? – на всякий случай крикнул я.
Никто не ответил.
Я перевернулся на живот, поднялся на локти и колени. Они всё ещё ныли, – понятное дело, столько на них отпахать! Но в целом я был способен передвигаться. И довольно споро, если ненадолго забыть про слабость.
На четырёх точках опоры я доковылял до края полатей и открыл шторку.
Что сказать…
Избушка была крохотная. Даже моих сегодняшних сил было достаточно, чтобы обползти её целиком. Бабий угол перед печью со столом и лавками был отделён от клетушки, которая просматривалась
На краю стола у полатей стояла уже знакомая мне кружка. Возможно, с тем же гадким молоком. И рядом плетённая из лозы корзинка, накрытая тряпицей. Могу поспорить, там был хлеб. От одной мысли о хлебе, любом, пусть даже чёрном, рот наполнился слюной. Если Тыковка предлагала мне молока, то предполагается, что я его могу выпить сам, правильно? Ну и кусочек хлебца она мне простит, думаю. Тем более я ей потом все расходы возмещу.
Я снова развернулся, на этот раз спиной вперёд, и осторожно спустился коленями на ступеньку полати, а потом и на пол. На полу было чисто. Я на коленях дошёл до стола. Наклонился к кружке – она оказалась на уровне груди. Пересилил себя и сделал глоток.
Не, ну пить можно.
Я глотнул ещё. Оказалось, что мучил меня не только голод, но и жажда. Но голод тоже. Со второй попытки мне удалось поддеть тряпицу на корзинке. Да, там обнаружился хлеб. Один ломоть был отрезан.
Хлебушек был серый и вчерашний, но никогда ещё я не ел ничего вкуснее. Держать его двумя лопатами, в которые превратились мои руки, было проблематично. Но когда очень хочется, возможно всё. Жевать я пока не мог, хлеб пришлось рассасывать в молоке, но это такие мелочи…
Под конец трапезы молоко уже казалось вполне терпимым, пол, на котором я стоял коленями, не очень-то и твёрдым, а Тыковка не такой бессердечной. Всего лишь злопамятной.
А я вот не такой!
Мне записать куда-то нужно, а то забуду.
Я бросил взгляд в соседнюю комнатку. Она была отделена от передней части избы с одной стороны дощатым простенком, с другой – стеной печи, которая поднималась до самого потолка. В узкой клетушке, освещенной единственным окном, тоже висели травы и стоял большой стол со ступками, пестиками, спиртовкой, бутылями… В общем, обычное рабочее место травника.
Осталось дождаться приснопамятного супруга сударыни Тыковки, которая оказалась не только злопамятной, но ещё и врушкой. Но всё это совсем не огорчало. Чувство сытости примирило меня с чужими недостатками и странностями.
Только зачем ей нужен этот уродский маскарад? И как к нему относится супруг Тыковки? Вот я бы не порадовался, если бы по мне при жизни носили вдовий наряд.
Впрочем, какая мне разница?
Я забрался на полати, вытянулся по диагонали, укрылся и отдался блаженству. Как, оказывается, мало нужно человеку для счастья. Протопленная изба.
Кружка молока.
Ломоть хлеба.
Чистая одежда.
Жизнь.
В груди растекалось тепло, в котором таяли боль и тревога. Оно заполняло тело приятной тяжестью. Только теперь я понял, как устал от такого, казалось бы, пустякового путешествия в пару десятков шагов. На фоне внутреннего тепла стала особенно заметна разница в температуре: снаружи и внутри. Видимо, домик быстро выстывает. Сквозь дрёму я свернулся под старым тулупом и погрузился ещё глубже: сначала в сон, потом в беспамятство.