Три портрета эпохи Великой Французской Революции
Шрифт:
С лета 1774 года Франция вступила в полосу крупных перемен. Восшествие на престол Людовика XVI не было простой сменой монархов. Новый король пробудил самые широкие надежды в стране не потому, что он представлялся подданным олицетворением молодости — ему не исполнилось еще и тридцати лет, — а потому, что уже первыми своими актами вселил уверенность в грядущие перемены к лучшему. Его первым указом 30 мая 1774 года был отказ от полагающихся ему по традициям королевства двадцати четырех миллионов. Вслед за тем и королева Мария-Антуанетта отказалась от положенной ей крупной суммы.
Давно уже ни один государственный акт не встречал такого всеобщего одобрения. Все славили нового, великодушного
Почти одновременно на пост государственного контролера финансов был призван один из самых авторитетных лидеров школы экономистов-физиократов, Анн-Робер-Жак Тюрго. Новый государственный контролер отличался от других руководителей школы экономистов (Ф. Кене, Мирабо-старшего и др.) не только тем, что в его теоретических работах гораздо последовательнее проступали чисто буржуазные воззрения, но и самим складом своим: он был не только, вернее, даже не столько теоретиком, сколько государственным деятелем, практиком. Почти пятнадцать лет он был интендантом в Лимузене и за эти годы провел в провинции столько реформ прогрессивного характера, что о них стала говорить вся страна. Заняв пост генерального контролера финансов, он с той же неистощимой энергией увлекся широкими государственными преобразованиями. Маркс писал о нем: Тюрго выступил как «радикальный буржуазный министр, деятельность которого была введением к французской революции»24.
В 1774 году Тюрго не было еще пятидесяти лет, он был воодушевлен идеями широких преобразований и обладал огромной динамической силой. Его появление на посту генерального контролера финансов требовало изменения правительственного руководства в целом. К власти пришли новые люди. Одним из влиятельнейших министров стал известный просветитель и друг Руссо — Кретиен-Гийом Малерб де Лемуаньон, полный, как Тюрго, решимости искоренить социальные недуги французского королевства. В стране наступила новая, либеральная эра.
Был ли осведомлен об этих новых общественных изменениях Оноре де Мирабо? В том не может быть ни малейшего сомнения. При остром интересе к социальным и политическим проблемам автор «Опыта о деспотизме» должен был с пристальным вниманием следить за развитием событий во Франции. Он причислял себя, и с определенным основанием, к «партии Просвещения». Она была ему идейно близка, его должны были знать и Тюрго, и Малерб (с Малербом он установил прямые связи). Мирабо был вправе рассчитывать на их поддержку.
Словом, его бегство из крепости Жу вовсе не было необдуманным, спонтанным актом безумия, безрассудства. Скорее, напротив, оно было обдуманным и в известной степени правильно во времени рассчитанным шагом. Действуя так, Мирабо несомненно надеялся добиться отмены lettre de cachet («тайного приказа»), представлявшегося ему явно несовместимым с либерально-буржуазным, просвещенным, как говорили в ту пору, курсом правительства реформ Тюрго — Малерба.
Даже в этих частностях Мирабо обнаружил верное чутье политической атмосферы. Малерб действительно, заняв пост государственного секретаря, решил первым делом искоренить как позорный пережиток абсолютистского произвола лишенную всякой законной основы практику lettre de cachet. Он приказал своим сотрудникам
Мирабо в глуши Понтарлье вряд ли мог знать об этих конкретных действиях министра. Но он правильно предположил, что Малерб должен быть противником политики произвола, царившей при прежнем царствовании. Он направил ему пространное послание, в котором, перечисляя насилия, беззакония, обрушившиеся на него с юных лет, требовал восстановления справедливости.
Расчеты Мирабо в исходных позициях были правильными. Но он не мог предвидеть, какие поправки внесет в них жизнь.
События развивались стремительно. В течение примерно полутора месяцев Мирабо удавалось скрываться в маленькой комнатушке неподалеку от дома маркиза де Моннье. Его положение было незавидным. Он полностью зависел от слуг Софи, которые приносили ему пищу и охраняли его от посторонних взоров. Софи изредка удавалось с ним встречаться.
Но эта комнатка была единственным тихим островком среди бушующего моря. Понтарлье был взбаламучен скандалом, представлявшимся беспримерным. Кумушки с утра до вечера только и обсуждали невероятное происшествие в их благопристойном городе. Исчезновение графа де Мирабо вследствие открытой, афишированной связи с маркизой де Моннье, не умевшей и не желавшей скрывать своей близости со знаменитым узником крепости Ж у, рождало самые невероятные толки и домыслы. В конце концов о месте тайных свиданий влюбленных через слуг все-таки узнали. Перед маркизой де Монпье закрылись двери всех дворянских домов Понтарлье. Она оказалась в полном одиночестве, окруженной всеобщим презрением. Аристократическое лицемерие имело свои законы. Если бы то же самое — связь замужней маркизы с женатым графом — поддерживалось с соблюдением внешних приличий, все бы считали это в порядке вещей. Но в данном случае нарушение общепринятых норм поведения было совершено открыто. Для Софи Моннье наступили трудные времена.
Как это бывает в подобных случаях, последним, кто узнал о событиях, волновавших весь город, был обманутый муж. В течение ряда недель маркиз де Моггаье с огорчением вздыхал: что это к нам так долго не приходит милейший граф де Мирабо? Софи недоуменно пожимала плечами.
Мирабо, которому наскучило вынужденное уединение в неприглядном помещении, в один из дней имел дерзость явиться открыто в дом господина де Моннье. Силой своего красноречия он сумел заговорить зубы старому маркизу, и тот, растроганный, предложил ему полное гостеприимство в собственном доме.
Но все имеет свой конец. Значительно позже, чем это можно было предположить, почтенный маркиз все же осознал, что он выступает в неприглядной роли рогоносца, и он обрушил яростное негодование против опозорившей его жены.
У Софи был характер. Она не пожелала слушать обличительные тирады нелюбимого мужа и уехала из Понтарлье к своим родителям в Дижон. Одновременно в заранее подготовленную законспирированную квартиру был переброшен и ее возлюбленный.
Но в Дижоне оказалось еще труднее, чем в Понтарлье. Ее мать госпожа де Рюффей де Монфор была главным образом озабочена тем, чтобы ее дом сохранял репутацию первого салона Бургундии. Чувства дочери ее менее всего занимали, и, считая происшедшее (о котором она была уже превосходно осведомлена, включая все домыслы и легенды, созданные пылким женским воображением) крайне компрометантным, она установила над Софи неусыпный надзор.