Три портрета
Шрифт:
– В чем? Вы мне надоели! Известно в чем.
– Убей меня бог...
– Нет, я тебя убью – если ты на ней не женишься... понимаешь?
– Как!.. – Павел Афанасьевич вскочил и остановился перед Васильем. – Ольга Ивановна... вы говорите...
– Ловок, братец, ты ловок, признаюсь, – Василий с улыбкой потрепал его по плечу, – даром что на вид смирен...
– Боже мой, боже!.. Вы меня с ума сводите... Что вы хотите сказать, объяснитесь, ради бога!
Василий нагнулся к нему и шепнул ему что-то
Рогачев вскрикнул:
– Как?.. я?
Василий топнул ногой.
– Ольга Ивановна? Ольга?..
– Да... ваша невеста...
– Моя невеста... Василий Иванович... она... она... да я ж ее и знать не хочу! – закричал Павел Афанасьевич. – Бог с ней совсем! за кого вы меня принимаете? Обмануть меня – меня обмануть... Ольга Ивановна, не грешно вам, не совестно вам... (Слезы брызнули у него из глаз.) Спасибо вам, Василий Иванович, спасибо... А я ее и знать теперь не хочу! не хочу! не хочу! и не говорите... Ах, мои батюшки – вот до чего я дожил! Хорошо же, хорошо!
– Полно вам ребячиться, – заметил хладнокровно Василий Иванович. – Помните, вы мне дали слово: завтра свадьба.
– Нет, этому не бывать! Полноте, Василий Иванович, опять-таки скажу вам – за кого вы меня принимаете? много чести: покорно благодарим-с. Извините-с.
– Как угодно! – возразил Василий. – Доставайте шпагу.
– Как шпагу... зачем шпагу?
– Зачем? А вот зачем.
Василий вынул свою французскую тонкую, гибкую шпагу и слегка согнул ее об пол.
– Вы хотите... со мной... драться?..
– Именно.
– Но, Василий Иванович, помилуйте, войдите в мое положение. Как же я могу, посудите сами, после того, что вы мне сказали... я честный человек, Василий Иванович, я дворянин.
– Вы дворянин, вы честный человек – так извольте же со мной драться.
– Василий Иванович!
– Вы, кажется, робеете, господин Рогачев?
– Я вовсе не робею, Василий Иванович. Вы думали запугать меня, Василий Иванович. Вот, дескать, я его пугну, он и струсит, он на все тотчас и согласится... Нет, Василий Иванович, я такой же дворянин, как и вы, хотя воспитания столичного не получил действительно, и запугать вам меня не удастся, извините.
– Очень хорошо, – возразил Василий, – где же ваша шпага?
– Ерошка! – закричал Павел Афанасьевич.
Вошел человек.
– Достань мне шпагу – там, ты знаешь, на чердаке... поскорей...
Ерошка вышел. Павел Афанасьевич вдруг чрезвычайно побледнел, торопливо снял шлафрок, надел кафтан рыжего цвета с стразовыми большими пуговицами... намотал на шею галстух... Василий глядел на него и перебирал пальцами правой руки.
– Так что ж? драться нам, Павел Афанасьевич?
– Драться так драться, – возразил Рогачев и торопливо застегнул камзол.
– Эй, Павел Афанасьевич, послушайся моего
– Нет, Василий Иванович, – перебил его Рогачев. – Вы меня, я знаю, либо убьете, либо изувечите; но чести своей я терять не намерен, умирать так умирать.
Ерошка вошел и трепетно подал Рогачеву старенькую шпажонку в кожаных, истресканных ножнах. В то время все дворяне носили шпаги при пудре; но степные помещики пудрились раза два в год. Ерошка отошел к дверям и заплакал. Павел Афанасьевич вытолкал его вон из комнаты.
– Однако, Василий Иванович, – заметил он с некоторым смущением, – я не могу сейчас с вами драться: позвольте отложить нашу дуэль до завтра; батюшки нет дома; да и дела мои, на всякий случай, не худо привести в порядок.
– Вы, я вижу, опять начинаете робеть, милостивый государь.
– Нет, нет, Василий Иванович; но посудите сами...
– Послушайте, – закричал Лучинов, – вы меня выводите из терпенья... Или дайте мне слово тотчас жениться, или деритесь... или я вас прибью палкой, как труса, понимаете?
– Пойдемте в сад, – отвечал сквозь зубы Рогачев.
Но вдруг дверь растворилась, и старая няня Ефимовна, вся растрепанная, ворвалась в комнату, упала перед Рогачевым на колени, схватила его за ноги...
– Батюшка ты мой! – завопила она, – дитятко ты мое... что ты такое затеял? не погуби нас, горемычных, батюшка! Ведь он тебя убьет, голубчик ты мой! Да прикажи нам только, прикажи, мы его, озорника этакого, шапками закидаем... Павел Афанасьевич, дитятко ты мое, побойся бога!
В дверях показалось множество бледных и встревоженных лиц... показалась даже рыжая борода старосты...
– Пусти меня, Ефимовна, пусти! – пробормотал Рогачев.
– Не пущу, родимый, не пущу. Что ты это, батюшка, что ты? Да что скажет Афанасий-то Лукич-то? Да он нас всех с бела света сгонит... А вы что стоите? Возьмите-ка незваного гостя под ручки, да и выпроводите его вон из дому, чтобы духа его не было...
– Рогачев! – грозно вскрикнул Василий Иванович.
– Ты с ума сошла, Ефимовна, ты меня позоришь, помилуй... – проговорил Павел Афанасьевич. – Ступай, ступай себе с богом, и вы пошли вон, слышите?..
Василий Иванович быстро подошел к растворенному окошку, достал небольшой серебряный свисток – слегка свистнул... Бурсье отозвался невдалеке. Лучинов тотчас обратился к Павлу Афанасьевичу:
– Чем же эта комедия кончится?
– Василий Иванович, я приеду к вам завтра – что мне делать с этой сумасшедшей бабой...
– Э! да я вижу, с вами нечего долго толковать, – сказал Василий и поднял было трость...
Павел Афанасьевич рванулся, оттолкнул Ефимовну, схватил шпагу и бросился через другие двери в сад.