Три последних дня
Шрифт:
Да и усвоила я уже к своему бальзаковскому возрасту: переделывать мужчину – занятие бесполезное. Ты его или принимаешь таким, как есть, или с ним расстаешься. Но расставаться с Мирославом из-за того, что я так и не увидела Вестминстерское аббатство?! Об этом даже страшно подумать.
Наши дни, неделю спустя. Москва
– Ну, что? – напустилась Таня на отчима чуть не с порога. – Узнал, где мамуля моя гуляет?
Отчим небрежно дернул плечом:
– Да. Побывала
– Где?!
– Это остров в Карибском море.
– Ну, ничего себе! – ахнула Татьяна. И, не подумав, ляпнула: – Щедрого мужичка себе отхватила!..
Валера еле уловимо поморщился.
– Но все равно этот Мирослав – ужасно противный! – поспешно заговорила Татьяна. – Такой, знаешь, весь из себя: я – европеец, цивилизованный человек, благодетель!..
– Имеет право, – с легкой грустью в голосе произнес Валерий Петрович. – Он действительно хирург. Сейчас, ввиду возраста, не оперирует, но на консультации его до сих пор приглашают. Квартира в Испании, счета в Швейцарии…
– А про ту историю – в Карловых Варах – что-нибудь узнал? Ну, когда во время его дежурства больные, как мухи, мерли?..
– Узнал, – вздохнул Валерий Петрович. – Только упрекнуть Мирослава, похоже, не в чем. Во время его дежурств в клинике действительно скончались три пациентки. Дело тщательно расследовали, в больницу приезжала комиссия, однако было установлено: все трое женщин умерли от естественных причин. Острая сердечная недостаточность. В хирургии, мне сказали, так бывает: человек внешне здоров, а сердце оказывается слабое. В послеоперационный период не выдерживает.
– Но болтать-то зря не будут!
– Да, – кивнул отчим. – Разговоров на эту тему действительно было много. Тем более что совпало: Мирослав, главный подозреваемый, вскоре после инцидентов в клинике сбежал из страны. Но что-либо доказать, особенно спустя столько лет, абсолютно невозможно.
– А если он маму… тоже? – встревоженно произнесла Таня.
– Давно бы мог, они оставались наедине уже много раз, – пожал плечами Ходасевич. – Однако пока у Юлии Николаевны все хорошо.
– Но одного я понять не могу, зачем этому перцу моя мамуля сдалась?! – продолжала горячиться Татьяна. – Они знаешь как вместе выглядели? Богатый американский дядюшка и бедная его родственница из глухой рязанской деревни.
– Танюшка, по-моему, ты к своей матери несправедлива. Она еще дамочка хоть куда, – укорил Валерий Петрович. – Нестарая, ухоженная, а театралка какая!
– Если б она какого-нибудь пожилого хирурга из Нижневартовска приманила – я бы поверила. Да и то считала бы, что московская квартира сыграла роль, – пожала плечами Садовникова. – Но у фон-барона к ней явно не марьяжный, а деловой интерес. – И расстроенно добавила: – Только понять никак не могу, в чем он заключается…
Задумалась, произнесла неуверенно:
– Может, маман тогда – после поездки в Чехословакию – ребеночка родила?..
Валера хмыкнул:
– Интересная версия. Однако мы с твоей мамой познакомились спустя полгода после ее возвращения. И беременной она в ту пору никак не выглядела.
– Ну, тогда
– Тогда навести ее, – неожиданно предложил отчим.
– Где?
– Как где? На Антигуа. Прекрасный, очень красивый остров. Лететь не дальше, чем на Кубу. Хорошие отели, вкусная кухня, отличное море. А главное, – он мимолетом взглянул на тусклый, промозглый пейзаж за окном, – там лето, тепло.
– Мне что, делать нечего? – буркнула Татьяна. – Маман меня в Карловых Варах бросила. Сбежала, трубку не берет, а я к ней через весь земной шар потащусь?
– Почему к ней? Ты для себя поедешь. Развеяться, искупаться, позагорать. Все равно пока не работаешь, а деньжата, как я понимаю, еще имеются. Можешь вообще с маман и ее ухажером не общаться. Просто проконтролировать их контакт на расстоянии.
– И не подумаю. Сам, если хочешь, езжай, – сердито фыркнула Таня.
– Ну, как знаешь, – спокойно откликнулся отчим.
Наши дни. Остров Антигуа. Юлия Николаевна Садовникова
«У Карибского моря даже цвет необычный, – думала Юлия Николаевна. – Насыщенный, смесь темно-синего с серебром…»
У огромного, во всю стену, окна – небо за ним сливалось с водной гладью – она готова была проводить дни напролет. Вдыхала аромат соли и йода, дышала водяной пылью. Ни о чем не думала, просто отдавалась во власть стихии. Впрочем, нет. Единственная мысль в голове была: она наконец-то взяла реванш. За вечное российское выживание вместо жизни, московскую сутолоку, тесную квартирку, одинокие вечера у телевизора.
– Юля, чего ты к окну приклеилась? Пойдем лучше на пляж! – звал Мирослав.
Пляж у них тоже был совершенно уникальный. Спускаешься по склону горы, попадаешь у ее подножия в бухточку. Там – два шезлонга, зонтик от солнца, голубая (потому что мелко) вода и никого народу. Хотя пляж не огорожен – а все равно получалось, что собственный, никто на него не претендовал. На Антигуа, просвещал ее Мирослав, пляжей много. А именно – 365, по числу дней в году, чем гордятся местные жители.
Но Юля предпочитала оставаться наверху и просто смотреть, как любимый мужчина (загорелый, сильный) плещется в нежной волне.
– Прямо в анабиоз впала, – ворчал Мирослав. И шутил: – А может, ты стихи пишешь? Или обдумываешь коварные планы?
– Болтун! – хохотала она.
Хотя коварный план, безусловно, имелся: нужно костьми лечь, чтобы жить так всегда. Смотреть на море, по утрам ходить на рынок за свежей рыбой, купаться круглый год на собственном пляже – голышом…
Антигуа оказался именно тем островом, где чувствуешь себя как дома. Тут тихо, спокойно, немного туристов. Изобилие фруктов – особенно впечатлили Юлию Николаевну исключительно сладкие, черного цвета ананасы. Местное население (по преимуществу темнокожее, потомки рабов) вело себя дружелюбно. К тому же пусть афроамериканцы, но держали они себя с европейским лоском: островом с середины семнадцатого века владели утонченные британцы.