Три последних самодержца
Шрифт:
21 апреля.
Пуришкевич говорил, что вчера более часа беседовал со Столыпиным, который мечтает скорее разогнать Думу, но ждет это сделать, так как еще общественное мнение возбуждено Думой, но враждебно еще к ней не относится.
22 апреля.
Некоторые говорят, что правительство ждет только одного — чтобы Дума утвердила бюджет, и тогда ее распустят.
23 апреля.
Командир «Памяти Азова» Куриш говорил, что матросы в данное время очень ненадежны, что они могут перерезать горло всем офицерам, что есть такой слух, что офицерам-командирам несдобровать. Кн. Н. Д. Голицын, который ездил в Саратовскую губ. в командировку, говорил, что аграрное движение там усиливается, что Дума вносит большую смуту в умы населения.
1 мая.
В обществе Редигера
2 мая.
Пуришкевич говорил по телефону об Илиодоре, который на московском монархическом съезде вел себя безобразно, возмутительно. Организация съезда оказалась неумелой. Так что выходит, что русские люди не объединились, а, напротив, — разъединились.
4 мая.
Утром явились члены «Союза русского народа» из Херсонской губ. Хоменко и Волков. Они возмущены Дубровиным, что он отказался исполнить желание многих членов с иеромонахом Илиодором во главе устроить, чтобы царь принял их депутацию. Дубровин им сказал, что депутация не будет принята царем. Сегодня, в числе 23 человек с Илиодором во главе они приехали сюда. Эти люди так настроены, что готовы идти за Илиодором в огонь и воду.
Затем был Дубровин с Еленевым. Он рассказал, как безобразно, дико держал себя Илиодор на съезде, что он произвел целый раскол в «Союзе русского народа», что он ругал Столыпина Пилатом, его, Дубровина, — Иудой Предателем, Грингмута — Каиафой, Дубровина предал анафеме и проклятью. Вообще поведение Илиодора на съезде было безобразно. Теперь он приехал сюда добиваться аудиенции у царя. Из всех рассказов Дубровина вытекает, что он в Москве вел себя непристойно монашескому сану.
Говорили также Дубровин и Еленев про Рейнбота, который недружелюбно отнесся к съезду монархистов. Так, например, он был недоволен, что съезд пел возле дома генерал-губернатора русский гимн «Боже, царя храни», который Рейнбот назвал «политической песней» и сказал якобы, что революционеры вели себя лучше на похоронах Иоллоса, чем русские люди, что им было запрещено петь революционные песни и они не пели их, а союз пел политические песни. Сказал Дубровин, что Рейнбот потерял равновесие.
Когда Дубровин ушел, явился Хоменко, взволнованный тем, что к Илиодору очень строго относятся. Хоменко высказывал такие вещи, которые были бы только под стать революционеру — что все надо уничтожить, не только людей, сидящих в министерствах, но даже стены этих министерств; что крамола всюду развелась, что она и при дворе; что кн. Оболенский (верно, речь шла о «Котике Оболенском». Кто он — Хоменко не сумел назвать) делает у царя что хочет, и проч. Из этого видно, что, побывав в Петербурге, наслушавшись у Дубровина и других разных рассказов, теперь Илиодор их передает народу и мутит народ вовсю. Хоменко рассказал про выборы в Думу в Херсоне, как их было 92 человека, вместо шаров им дали орехи, когда подсчитали, оказалось, что 12 орехов недостает — выборщики свои орехи съели, подходили как бы их опустить, но не опустили и съели.
6 мая.
Говорят теперь про сорванное покушение на жизнь царя, что было произведено много арестов. Оказывается, что про это говорят задним числом, — все это готовилось еще с 1 апреля, но было вовремя захвачено. Готовились сразу произвести три покушения — на царя, на вел. кн. Николая Николаевича и на Столыпина. Никто из общества не участвовал. Среди заговорщиков оказался преподаватель лицея Эмме, которого тоже забрали.
В. В. Валь рассказывал, как он сегодня был в Царском по случаю дня рождения царя. Головин тоже там был, сидел за столом, где сидели все министры. Говорили также, что заговор был открыт так. Приехало много анархистов из-за границы, которые действовали и в Петербурге, и в Царском, подкупили казаков, которые им обещали полное содействие. Казаки выведали все от анархистов и, когда все и про всех узнали, весь заговор выдали. Все анархисты переловлены. Почти одно и то же об этом деле говорили Валь, Никольский и Безродная. Затем говорилось, что якобы
7 мая.
Жаконе говорил, что дело о готовящемся покушении разоблачил Витте корреспонденту «Daily Telegraph», который это телеграфировал в свою газету, и тогда это стало всему миру известно. А теперь в кулуарах Думы говорится, что Duillon узнал это от Крыжановского. Жаконе говорит, что это ложь.
8 мая.
Клейгельс сказал сегодня, что Дума должна быть разогнана вчера же и одновременно 253 члена Думы, которые не вошли в зал в то время, когда Столыпин давал объяснения по поводу готовящегося на царя покушения, должны бы быть взяты тут же и препровождены в Алексеевскую цитадель. Курлов его поддержал, сказал, что, будь он на месте Столыпина и увидев, что левые скамейки пусты, он не стал бы давать объяснения, уехал бы и прислал бы чиновника объявить о роспуске Думы и об аресте социал-демократов, социал-революционеров и трудовиков. Слова Курлова, которого прочат директором Департамента полиции: теперь одного надо ждать — вооруженного восстания, тогда можно будет начать дело успокоения.
9 мая.
Сегодня многие у нас говорили, что будто Дедюлин заверяет, что никакого заговора не было, что все это ложь, что были, правда, изловлены в Царском анархисты, но в охране все спокойно.
Вчера говорила m-me Шевич, что члены Думы — крестьяне были приглашены на высочайший смотр лейб-гвардии Гренадерского полка. Ожидали, что приедут 25 человек, а приехало всего 3.
16 мая.
Сегодня нам говорили, что вопрос так стоит в правительственных сферах, что с разгоном Думы связано падение Совета министров и уход Столыпина из премьеров и что Столыпин цепко держится за то, чтобы Дума продолжала свое существование, так как свое премьерство никому уступить не хочет — оно ему нравится. А. П. Никольский сказал, что он то же самое про Столыпина слышал на днях в Сенате.
18 мая.
Вчера вечером относительно вчерашнего заседания Думы нам было сказано, что Дума, судя по этому заседанию, чувствует, что она умирает et qu’elle doit mourir d’une belle mort, d’une mort archirevolutionnaire (И что она должна умереть красивой смертью, смертью сверхреволюционной (франц.).), что видно, что социал-демократы спешат с кафедры договорить все. Правительству вчера было решено высказать порицание. Все это кушает Столыпин и доклады свои царю, видно, делает в том же духе, в каком печатает отчеты о заседаниях Думы в «Правит. вестнике», при чтении которых нельзя себе составить понятия о том, что происходит в Думе. Про Родичева сказал Максимович, что он его считает «барометром» Думы, что он теперь узрел, что Дума крепка, поэтому его язык развязался — он каждое заседание говорит, и смело, дерзко говорит, а сначала сидел молча, про него и слышно не было.
23 мая.
Сейчас Штюрмер, а раньше Жаконе сказал, что эскадрон лейб-гусар возмутился, что весь арестован, арестован также один офицер-гусар.
24 мая.
Сейчас Кочубей сказала со слов Мосолова, что командир гусарского полка Петрово-Соловово посажен под арест на две недели. Командиру эскадрона, который не отвечал на приветствие этого командира, Молоствова, ничего не сделано, он на свободе, а эскадрон отдан под военный суд. Было время — про такие события говорили, что следует так или иначе поступить, а теперь эти факты принимаются к сведению без надежды на то, что можно ожидать улучшения в будущем, чтобы они не повторялись. Напротив — тревога растет.
Был сегодня Радциг. Рассказывал о приеме царем Головина. Радцигу царь сам сказал, что принял Головина сурово, сказал ему, что если будут продолжаться левыми такие речи, как было доселе, и он их останавливать не будет, то Дума будет распущена. По рассказам Радцига видно, что Столыпин в фаворе, — вчера в 5 1/2 час. приехал к царю бар. Фредерикс, но царь его не принял, сказал, что никого не принимает, так как ожидает к 6 часам Столыпина, который, выходя из кабинета царя, сказал Радцигу:
«Берегите государя, не волнуйте его, чтобы его не раздражали».